Узелок памяти

Шок и тетя Маша

Почти каждый рассказ украинских беженцев начинается со слов «24 февраля мы проснулись от взрывов». Такой была и первая фраза Евгении. Наши общие советские дедушки и бабушки тоже начинали воспоминания о войне с «22 июня».

— Муж у меня был после полостной операции, и мы не могли сразу уехать. Да мы и не поняли еще, что началась страшная война. Мы не поняли, что надо бежать. Честно говоря, мы были в таком шоке…

Она произносит слово «шок», задумывается и, вдруг, говорит:

— Моя мама всегда вспоминала, что, когда началась война (она была ребенком), они поехали в эвакуацию под Саратов, и там родилась ее младшая сестра, а у бабушки пропало молоко — тоже от шока. А война, все втридорога. И там была женщина, тетя Маша, которая бесплатно давала бабушке молоко.

Гусеницы и хвостики

Бомбоубежища у них в Буче не было.

— Мы слышали, как летело, как взрывалось, — рассказывает Евгения. — Воздушную сирену у нас не включали.

— Она же не может работать круглосуточно, — поясняет Анатолий.

— А стреляли постоянно. Было страшно. Мы прятались либо в коридоре, либо в ванной. Хотя две сплошных стены должно быть — их у нас не было. Потому что в хрущевке основных стен всего три, и то в них проемы.

Минутах в пяти от них, в девятиэтажном доме, был подвал, и их соседи ходили прятаться туда. Но там было очень холодно.

25 февраля ракетой попали в котельную, что от них через забор. Котельная загорелась. Они звонили пожарным, но шли боевые действия, и те не могли выехать.

— Вот так два дня она горела, горела, пока не догорела.

Сразу отключили газ, и отопления не стало. Но было электричество — еще можно было как-то согреться.

Через пару дней не стало электричества.

— Мы уже не могли смотреть по телевизору выступления Зеленского. Слушали только радио, но дозированно — по 5 минут: заряд заканчивался на мобильном телефоне, муж ходил к машине и заряжал его от аккумулятора.

На второй день войны в Гостомель прилетели вертолеты. Аэропорт от них — всего в шести километрах.

— Мы слышали, когда они летели. Их было очень много — больше 30 штук. И все везли десантников. Самолеты вражеские мы видели над линией горизонта — очень низко. Гул страшный был. И затем: бух, бух… — произносит Евгения, делая паузы между взрывами.

Обстрелы усиливались с каждым днем.

— Танки, — уточняет Анатолий.

— Да, колонна танков шла — трасса от нас недалеко, в полукилометре.

Евгения старается не забыть все виденные и слышанные ею в Буче виды вооружения и военной техники:

— Снаряды реактивные мы тоже видели — прямо из окна. Такие, как «Катюша», которую в фильмах показывают. Такие маленькие ракеты, и у них хвостики. Они летели по два сразу: ууу, ууу…

Пельмени и вареники

В первые два-три дня магазины в Буче еще работали. Евгения зашла в ближайший — там уже все раскупили, кроме мороженых пельменей и вареников.

— Я говорю: давайте все, что есть. Пришла довольная домой. Загрузила все это в морозилку. И тут отключили свет. Я все это переварила в кастрюле. И положила в миске на балконе — похолодало как раз.

Затем отключили воду. В колодце неподалеку вода была грязная. Евгения с дочерью ходили за водой в бювет, он чуть подальше. Ходили, но очень боялись: обстрелы начинались внезапно.

Один раз, когда шли за водой, увидели подозрительного мужчину.

— Он прикидывался бомжом, но какой-то был очень чистый. Парни остановили его. Он говорит: я старик, чего вы пристали. А они говорят: какой ты старик, тебе около сорока. В итоге они его отпустили. Но когда мы шли назад, видели, что он осматривал местность. У него был большой черный рюкзак, и пошел он к железной дороге. Может, взрывчатка у него там была, я не знаю. Мы позвонили в полицию.

Когда шли в другой раз, по их улице ехал бронетранспортер, и на нем сидели вооруженные солдаты с автоматами. Они застыли от ужаса. Но потом Евгения увидела украинский флаг и вздохнула: «Доця, это свои!» Хотя… Они слышали, что бывало и такое: российские солдаты использовали украинский флаг.

— Но тогда мы подумали, что это свои. Они нас не тронули, ничего не сказали. Мы еще рукой помахали им.

Горячий чай

С 3-го марта в Буче началась оккупация.

— Солдат, ну этих… так и хочется сказать «немцев»… рашистов мы, слава богу, не видели. Вернее, видели издалека, но не контактировали. Мы прятались, боялись выходить на улицу. Но когда не было газа и воды, то приходилось выходить, потому что холодно в квартире. Хотелось хоть горячего чаю выпить, а нагреть воды можно было только за гаражами: там сделали из кирпичей такую печечку. И вот на ней кто чай грел, кто суп, кто крупу варил.

Интенсивность обстрелов возрастала. Теперь — и днем, и ночью.

Так они прожили до 11-го марта.

— Наши родственники думали, что нас уже нет в живых. Они пытались до нас дозвониться, но связи не было, интернет не работал.

Расстрелянная машина

Потом они услышали от соседей, что будто мирных жителей начали выпускать по зеленым коридорам. Но чтобы попасть туда, где сажали в автобусы, которые вывозили людей зеленым коридором, нужно было пройти через железнодорожный переезд.

— На этом переезде они всех останавливали, кого-то — пускали, кого-то — нет. Люди завязывали белые повязки — они требовали это. Эти повязки — типа белый флаг: что ты не представляешь опасности. Мужу тогда уже стало немножечко легче, но он боялся, что его не пропустят. Сказали: пускают только женщин с маленькими детьми. Дочь наша уже взрослая, маленьких детей у нас нет. Так что мы не знали, выпустят нас или нет. И, если честно, мы боялись, что могут расстреливать зеленые коридоры.

Был и еще один аргумент против. У них во дворе стояла расстрелянная машина. На ней было написано «дети». Одна семья пыталась выехать с двумя детьми. Этот эпизод Евгения рассказывает дрожащим голосом:

— Когда они доехали до переезда, их остановили, приказали разворачиваться, они развернулись, и им стреляли вслед. Разбили заднее стекло, ранили женщину и ранили ребенка. Стреляли по колесам, они еле-еле доехали до нашего двора, и там им на месте оказывали помощь — больницы и аптеки не работали уже. Слава богу, что не убили. Так что мы боялись туда вообще идти.

Мосты взорвали в самом начале войны для того, чтобы не пропустить российские войска на Киев. Электричка перестала ходить на следующий день.

— Машина наша так и осталась у дома — начиная с 25 февраля, мы не могли уже на ней никуда выехать.

След в след

Они узнали, что соседи с четвертого этажа будто бы ушли пешком через Ирпень. И начали тоже думать об этом. Но… Одна семья с детьми пыталась выйти и подорвалась на мине — на растяжке. Насмерть.

— В общем, страшно было идти и страшно было оставаться, — рассказывает Евгения. — У нас еще какие-то продукты были, но мы понимали, что подвоза продуктов нет, магазины не работают. То есть это только вопрос времени — начнется голод.

Договорились идти вместе с соседкой. Отдали продукты людям, которые оставались: «Продукты были уже ценнее, чем деньги». И пошли — вдоль забора, вдоль стройки. Это было 11 марта.

— Мы боялись растяжек и шли след в след, — Евгения показывает, шагая по столу ладонями, — как по болоту люди ходят, чтобы не провалиться. Так и мы шли — чтобы не подорваться. Растяжка — это проволочка. Она землей может быть присыпана, и не видно ее. Наступил — и все.

Рядом с ними бежали собаки, с ошейниками, породистые. Люди боялись, что они будут на них бросаться, но потерявшие своих хозяев собаки просто их сопровождали.

Через некоторое время, когда они дошли до большой улицы, к ним присоединилась группа человек в 15. Вместе шли дальше.

— Боялись, потому что оттуда полкилометра, может, чуть больше было до жилого комплекса «Миллениум». Сказали, что там в пустых квартирах россияне. Думали: если там снайпер сидит в окне, ему не составит труда нас убить.

Вдруг начинает говорить молчавший до этого Анатолий:

Мы мимо них проходили, — и он рукой показывает, как они огибали тела.

— Причем люди гражданские, ни одного я не видела в военной форме, — добавляет Евгения. — Их никто не поднимал, их никто не хоронил — потому что боялись, потому что это невозможно было, шли боевые действия… Один вообще был с разбитой головой…

— С простреленной, — уточняет муж.

— В общем, мозги вытекли наружу, прямо на асфальт… — срывающимся голосом продолжает жена. — И мужчины, и женщины там были, до десятка человек. Детей, слава богу, не видели. Было очень страшно. Мы не знали, выйдем ли мы живыми.

Скелет жирафа

Дошли до «Жирафа» — это уже Ирпень. Они бывали в этом торговом комплексе до войны: там был кинотеатр, боулинг…

— От «Жирафа» остался только скелет. — рассказывает Евгения. — Взорванная вражеская техника стояла тоже на этой улице. Мы увидели наших солдат. Они сказали: часть Ирпеня под русскими — работают снайперы, идите осторожно, ни на что не наступайте и ничего не поднимайте.

Так они и шли друг за другом, цепочкой, пока не дошли до банка, во дворе которого нужно было дожидаться автобуса с красным крестом.

Подъехала легковая машина. Вышел парень и сказал, что может взять четырех человек. Они сели к нему в машину. Он сказал: не закрывайте плотно двери и окна, может, придется прыгать на ходу — тут простреливается.

— И как погнал! — оживился Анатолий. — Как Шумахер!

Парень быстро привез их на мост в Романовке. На мосту было полно машин. Дочь спросила: это что пробка? А он пошутил: нет, это пустые машины стоят, можно выбирать любую. Мост был разбомблен.

— Это были наши. Речка была, слава богу, маленькая, обмелела. И по кладочке мы ее перешли.

На другом берегу стояли волонтеры. Они повезли их в Киев. А в Киеве им предложили бутерброды. И оказалось, что после всего пережитого в Буче самым удивительным для них было — снова увидеть хлеб.

Don’t worry

На несколько дней они остановились у родственников во Львове. Но там тоже было неспокойно: и днем и ночью была воздушная тревога — как раз в эти дни ударили по полигону вблизи города.

— После тех круглосуточных переживаний в Буче, мы уже не выдерживали психологически, — объясняет решение ехать дальше Анатолий. — У меня болело сердце, у жены дергался глаз.

Почему выбрали Швейцарию? — «Это самая безопасная страна».

«Красный Крест» нашел для них приемную семью в Цюрихе.

— Очень хорошая семья с маленьким ребенком, — рассказывает Евгения. — Приняли они нас очень радушно, помогали нам во всем. Янош ходил с нами по учреждениям. Когда мы рассказывали им, как мы выходили из Бучи, то жена Яноша плакала. Мы не ожидали, что чужие люди так будут нам сопереживать, понимаете. Тем более те, которые сами не знают, что такое война. Нам, наверное, наши дети больше бы не сделали, чем они.

Швейцарцы выделили им две комнаты. Потом они узнали, что одна из этих комнат была раньше детской, а вторая — хозяйской спальней.

— А потом мы случайно увидели, что они спят на матрасах. То есть мы спим на их кроватях, а они спят на полу.

Евгения написала через переводчика в телефоне: нам стыдно, мы можем сами спать на матрасах. А Янош ответил ей: don’t worry.

— Мы также встречали здесь, в Швейцарии, очень отзывчивых русских людей, которые против войны и которые нам помогают. Для нас это, конечно, неожиданно.

О ценностях

До пенсии Евгения работала, как она говорит, мелким чиновником в горсовете. Их дочь — бухгалтер. Анатолий 15 лет работал в шахте, потом на металлургическом заводе, а последние годы — на предприятии, которое выпускает шелковые нитки и иголки для хирургии.

Недавно, здесь в Цюрихе, в очереди за гуманитарной помощью они встретили двух девушек из Бучи. Еще на одной демонстрации встретили одну немолодую пару — тоже из Бучи.

— Мы так обнимались — как будто мы близкие родственники.

Но до своих соседей они не могут дозвониться — в Буче до сих пор нет электричества. 

Анатолию было жалко свою старенькую машину, которая осталась в Буче возле дома. Но Евгения ему сказала: «Ты же видел, сколько там на мосту стояло брошенных машин — не чета нашей. Не зря ведь в Библии написано: не собирай богатств на земле. Потому что приходишь нагим и уходишь нагим».

Но все-таки награды отца она завязала в узелок — «для меня это очень ценно». Отец рассказывал ей, как он воевал. Он пошел на фронт фактически сразу после школы. Был и в Европе: в Болгарии и Венгрии. Всегда вспоминал, как в Болгарии предлагали «малку винку» — «немножко вина». Там их встречали как освободителей от фашистов. Встречали с цветами и с вином. А потом они жили в Кривом Роге, который ее отец тоже освобождал и где ранен был.

— Я верю, что добро возвращается, — вдруг неожиданно говорит Евгения. Моя бабушка когда-то спасла солдата во время войны, нашего (советского — Е.Г.), из плена. Теперь люди спасают нас.