Глава Следственного комитета Александр Бастрыкин, выступая недавно на Всероссийской научно-практической конференции Московского университета МВД России, призвал закрепить в Конституции государственную идеологию, а также упразднить статьи, регламентирующие приоритет международного права над национальным. Есть у Бастрыкина и претензии к статьям, определяющим примат прав человека, над ними он тоже считает нужным поработать. Апологизируя эту точку зрения, он произнес буквально следующий революционный спич:
«Мы знаем, что наша Конституция запретиластатьей 13-й наличие какой-либо идеологии в нашей стране. А в то же время в статье 2-й записала, что основной ценностью являются права и свободы человека. И старшие товарищи помнят, что потом началось. Начались лихие 90-е годы. И смотрите, какая интересная вещь— с одной стороны запрет на любую идеологию, статья 13, а с другой стороны статья 2 формулирует эту идеологию:права и свободы гражданина — высшая ценность. Интересное противоречие. По сути дела, почему это сделали? Это закрепление либеральной идеологии, всеобщей свободы, при одновременном запрете государственной идеологии. Я сразу скажу, что это неверно, неправильно. Нельзя запрещать государственную идеологию. Потому что отсутствие идеологии — это уже идеология. А то, что мы закрепили либеральную идеологию — это вопрос очень спорный, потому что сегодня большая часть нашего общества не разделяет либеральные ценности».
Указывая на «ошибки» авторов российской Конституции, Бастрыкин предлагает и пути преодоления этих ошибок: вот ведь, новая идеология уже сверстана — в указе президента от 9 ноября 2022 года, о госполитике России на основе «духовно-традиционных ценностей».
В этом указе Путина, напомним, помимо скрепных понятий «семья» и «патриотизм», в качестве ценностей, разделяемых российским народом, упоминается приоритет духовного над материальным и общественного над личным. Особый акцент в этом документе сделан на борьбу с «деструктивным влиянием» на россиян извне, попытки растоптать их «традиционные ценности».
В указе перечисляются конкретные угрозы для «традиционных ценностей»: «отдельные СМИ», «недружественные страны», «иностранные НКО и некоторые организации и лица в России», «экстремистские и террористические организации». Как мы видим, за последний год Россия весьма преуспела в реализации заветов Путина.
Хотите как в Чечне?
Формально Россия освободилась от государственной идеологии в 1990 году, с отменой 6-й статьи Конституции СССР о руководящей роли коммунистической партии, напоминает бывший председатель Совета ликвидированного Правозащитного центра «Мемориал» Александр Черкасов.
«Господина Бастрыкина больше заботит не идеология: у него «чешутся» права и свободы человека, — говорит Александр Черкасов. — Примат этих прав и свобод человека записан во 2-й статье действующей Конституции России. И почему-то среди силовиков считается, что если права и свободы человека будут упразднены, то полицейская работа пойдет проще и легче. Она уже и сейчас облегчена тем, что Бастрыкин не стеснен Европейской конвенцией о защите прав человека и основных свобод — из неё Россия вышла год назад. Но ему хотелось бы большего — и это все не про идеологию, а про полицейское государство.
При этом заметьте: выстраиваемое Бастрыкиным тоталитарное государство мыслится не как место, где царит основанный на законах и правилах порядок — а как государство, в котором нет ограничений для полицейского».
Отталкиваясь от слов Бастрыкина про «лихие 90-е», к которым якобы привели гарантированные Конституцией права и свободы человека, Черкасов напоминает нам про Вторую чеченскую войну. Официально войной она, впрочем, не называлась: была объявлена «контртеррористическая операция». Силовикам было позволено все, не было никаких ограничений, которые предусмотрены при введении чрезвычайного или военного положения.
Само определение режима «контртеррористической операции» было введено в законодательство для решения задач локальных и быстрых. В Чечне этот правовой режим, объявленный в 1999 году, установился на 10 лет. В итоге республика превратилась в зону ничем не ограниченного насилия силовиков. Тысячи «исчезнувших» людей: незаконно задержанных или похищенных, брошенных в секретные тюрьмы, запытанных и убитых. Такие методы словно пришли из времен «большого террора» 1937-38 годов, когда родственникам расстрелянного сообщали, что он якобы получил «десять лет без права переписки». И если соотнести количество людей, пропавших за время контртеррористической операции, и численность населения Чеченской республики, то пропорция будет соответствовать временам «большого террора», говорит Черкасов.
Российские солдаты на БТР патрулируют дорогу на чечено-ингушской границе, 1999 год. Фото: EPA / ANATOLY MALTSEV
«Силовикам в Чечне тогда тоже очень хотелось избавиться ото всяких ограничений, связанных с правами человека, потому что казалось: так будет легче навести порядок, — рассказывает Александр Черкасов. — Прокуроры не мешают, они на «зачистках» не присутствуют — и силовики, не ограниченные правом, творят массовое неизбирательное насилие.
Но именно так и появилась мобилизационная база для вооруженного подполья: множились жертвы — множились и люди, желающие за них отомстить.
И примерно после теракта в «Норд-Осте» в октябре 2002 года российским властям пришлось задуматься: что же делать, чтобы «контртеррор», ничем не ограниченный, не становился мехами, раздувающими огонь террора?»
С этой точки зрения пожелания господина Бастрыкина об отмене в России «либеральной идеологии», признающей права и свободы высшей ценностью, говорят, во-первых, о его глубочайшем непрофессионализме, и, во-вторых, о совершеннейшем незнании недавней истории страны. «Эти господа, желающие забить свою и чужую голову «государственной идеологией», не понимают, что тем самым способствуют разрушению основ стабильности в России, — подчеркивает Черкасов. — Распространенный полицейский предрассудок о том, что гражданские свободы расшатывают порядок — это заблуждение. Напротив, права и свободы человека не расшатывают безопасность, но являются краеугольным камнем любой долговременной безопасности. Это действует везде и всегда. Ведь не просто так даже на Северном Кавказе наибольшего успеха в стабилизации обстановки добился генерал ГРУ Юнус-Бек Евкуров, который, став в конце 2008 года руководителем Ингушетии, использовал тактику «умной силы», ограничивая произвол федеральных силовиков».
Выстрел в будущее
«Не имея никакого проекта будущего, товарищи вроде Бастрыкина обращаются к прошлому, — поясняет Александр Черкасов. — К брежневскому ли прошлому, когда они были молодыми офицерами. Или даже к сталинскому, за которым им мнится какое-то величие. Они пытаются воспроизводить свое понимание этого прошлого как проект будущего. Да, тогда была государственная коммунистическая идеология. И, как отметил Конституционный суд еще в 1992 году в решении по «делу КПСС», центральный носитель этой идеологии, Политбюро Коммунистической партии, руководило и направляло политику террора против собственного народа».
Фото: EPA-EFE / KREMLIN
Делалось это разными методами, продолжает Черкасов. Иногда методы были совершенно экстремальными: военный коммунизм, гражданская война, коллективизация, «большой террор», депортации целых народов. Иногда эти способы контроля общества и «социальной инженерии» более ограниченными — последние 30 лет СССР вообще, казалось бы, бархатными:
«С 1959 года и до 1986 года, почти до развала СССР по политическим статьям в стране были осуждены порядка 5000 человек. Тогда, при наличии любезной Бастрыкину государственной идеологии и при подотчетности КГБ ЦК Коммунистической партии, основным методом работы с обществом была так называемая «профилактика. С людьми, проявившими нелояльность, — неправильные разговоры, выступления, письма, — чаще всего проводили «профилактическую» работу: исключали из комсомола, увольняли с работы, забирали в армию — примерно по сто человек на одного посаженного в тюрьму или лагерь. Эти действия не были напрямую связаны с уголовными репрессиями. Но через такую «профилактику» прошли около полумиллиона человек, каждый из которых был, если угодно, центром кристаллизации гражданского общества. И именно потому, что в течение трех десятков лет газонокосилка «профилактики» тщательно ездила по мозгам активных и неравнодушных людей, мы не увидели в 1990-х годах новую демократическую элиту.
Их место в обществе и государстве заняли бывшие комсомольцы и молодые чекисты. Такой вот «выстрел в будущее»: именно то, что гражданское общество десятилетиями, поколениями заботливо пропалывали и выкашивали, как раз и привело к «лихим 90-м».
Причина — в прежних советских репрессивных практиках, а вовсе не в отсутствии «государственной идеологии» и провозглашении верховенства прав человека».
Удивительным образом теперь в России в значительной мере восстановлена та самая старая добрая позднесоветская система репрессивного контроля. Черкасов обращает внимание: это было сделано без учреждения государственной идеологии — одним только репрессивным законодательством о дискредитации. Теперь то, что противоречит словам Игоря Конашенкова, Сергея Лаврова и Марии Захаровой, объявлено «дискредитацией» и «фейками». Уголовных дел по «антивоенным» статьям — сотни, а административных протоколов — около двадцати тысяч. При втором «нарушении» за административкой следует уголовка — это очень похоже на сочетание «профилактики» и уголовных репрессий лет пятьдесят назад.
«И если эта «полицейская академия» — таки родит более широкую «государственную идеологию», то ничего нового из этого не получится, кроме сегодняшних «посадок» и нового «выстрела в будущее», — уверен Черкасов. — Но такое «длящееся прошедшее» уже стоило нам сотни лет выпадения из истории, вне которой жили целые поколения. Теперь господин Бастрыкин предлагает аналогичный «подарок» для поколений будущих».
Фото: EPA-EFE / YURI KOCHETKOV
Ни идеалов, ни ценностей
При этом сам Бастрыкин, видимо, мало смотрел телевизор и плохо себе представляет, какими идеалами живет государство последние лет 20, усмехается Черкасов. И это его счастье, что плохо представляет! Потому что главный идеал «подлых нулевых» — это отказ от любых идеалов и ценностей.
«Первый пункт этой «идеологии нулевых»: интересы правящей элиты выдаются за всенародные ценности и идеалы, — иллюстрирует эту мысль Черкасов. Второй: все продаются, идейных нет, вспомним тезис Путина: «кто ужинает девушку, тот ее и танцует». В-третьих, нет больше моральных шкал, нет «лучше» и «хуже». Долгие рассуждения о том, что, мол, добро относительно, позволяют этой власти забыть: зло бывает абсолютным. Там, где тридцать лет был возможен Жириновский, — шут при трех с половиной государях, — где возможна такая клоунада, там возможно все: отрицание любых шкал и отмена любой экспертизы».
А последнее ведет к «отрицательному отбору» во всех отраслях — от торговли подержанными машинами и ресторанного бизнеса до политической жизни. Отрицание ценностей как таковых размывает саму возможность любой идеологии. Идеология предполагает какие-то идеалы, напоминает Черкасов: «Хочется Бастрыкину сказать: «Товарищ, у нас проблемы! Фундаментные блоки №300, те самые бетонные, из которых можно было сложить фундамент идеологии — их отменили! Украли, если так понятнее!»
«Боюсь, если новое поколение наших вождей начнет строить идеологию, им будет сложнее, чем тем, с кого они берут пример, — резюмирует Черкасов. — Те, старые, исходили в своих «проповедях» из того, что есть «плохо» и «хорошо», из наличия иерархии ценностей. По крайней мере, полвека назад, отрицая массовый террор, голодомор, пакт Молотова-Риббентропа и Катынский расстрел, они не говорили: «Это было правильно!». А новые «идеологи» в последние годы даже не отрицают тех преступлений и даже настаивают: «Репрессии и расстрелы — это было хорошо, и вообще «все мужчины делают это!» Но на этой почве растет не идеология, а кувалда».
