Письма из пустыни

***

Пришла зима. Дни стали короче, ночи, а с ними и ночные дежурства — длиннее. Погода — дождливее. 

За девять недель войны я провел дома в общей сложности семьдесят два часа (шестьдесят два, если вычесть дорогу). Мама постригла собаку, над воротами подрезали высохшую пальмовую ветку, съехали соседские девушки. 

Сын моего сержанта вырос вдвое. Он успел впервые перевернуться, пока мы здесь. Сын нашего пулеметчика начал улыбаться отцу. В его прошлый визит домой ребенок умел только рыдать.

***

Увольнительные дают интересную перспективу на жизнь в тылу.

В моем любимом Тель-Авиве люди ходят в кафе, на стендап и на свидания, как и всегда, и только летящие на юг военные вертолеты дополняют привычный вид на море и разбавляют плеск волн стрекотанием винтов. 

Вид живущих «обычную» жизнь людей, пока мы на первой линии, вызывает смешанные чувства, но меня задевало бы куда сильнее, если бы они не жили.

***

Выходить на улицу без оружия… странно. Оружие — это ответственность, которую тяжело с себя снять, хотя вся суть увольнительной — побыть дома, а не на войне. С другой стороны, это килограммы железа, которые постоянно хочется с себя снять и затолкать подальше. С третьей: что с оружием, что без, — увольнительная ощущается чужеродным вкраплением в привычное расписание войны. Как елочная игрушка в мае. 

***

В кибуце, который мы обороняем, осталось несколько домашних животных, чьих хозяев эвакуировали ближе к центру страны. 

Собаки в основном просто ходят с печальным видом и прибегают прятаться в окопах при обстрелах. Коты пытаются охотиться, но на самом деле просто ждут свою баночку сметаны и блюдце молока в хороший день. Их война не особо беспокоит. 

Странные экзотические рыбы в одном из домов требуют к себе чуть ли не лабораторной внимательности, потому что они рыбы — будут есть, пока не лопнут. 

Постепенно дозревают различные плоды, скоро сезон сбора авокадо, и кому-то придется заниматься и этим.

***

Война рутинизировалась. Половину времени — мы в расположении, и половину — на миссиях. Половину времени на миссиях — мы на миссиях, и половину — на перекуре. Половину времени на перекуре мы перекуриваем, и половину — спим. 

При этом люди понятия не имеют, что происходит на севере. Медиа не считают нужным сообщать, что здесь без перемен, — это вчерашние новости. Но и сегодняшние, и завтрашние. Порядка ста двадцати тысяч израильтян стали вынужденными беженцами в собственной стране, потому что армия не готова позволить им вернуться в свои дома. Пустые города — это важно, даже если это не собирает клики.

***

За два месяца здесь я использовал больше пластика, чем за весь прошлый год. У нас просто нет возможности держать многоразовую посуду, а одноразовую привозят так часто и в таких количествах, что невозможно не поддаться общему настроению: пить из стаканчиков и размешивать ложечками по сорок раз на дню. Мы ведь тоже, в каком-то смысле, одноразовые, и жизнь слишком коротка, чтобы носить с собой персональную бутылку воды.

***

Если сначала укрыть укрытие полиэтиленом от дождя, а поверх него — маскировочной сетью, то в перерывах между дождями вся конструкция превращается в невероятно душную теплицу. Мешки с песком нужно укладывать либо вдоль от себя к противнику, либо в два ряда поперек, иначе патрон калибра 7.62 точно пройдет навылет. Колючая проволока действительно колючая. Некоторые из этих фактов я узнал не по своей воле.

***

Армия — это, в первую очередь, система взаимоотношений, где в обычной ситуации власть распределяется сверху вниз. Но на войне важно не какие у тебя погоны, а на что ты способен. И если ты способен достать надежные бронежилеты, качественные каски, комфортную форму в ситуации, когда все склады в стране уже пусты, — у тебя будет рычаг для торга по другим важным вопросам. 

Мы торгуемся с другими взводами за лучшие миссии, рота торгуется с другими ротами за лучшие увольнительные, батальон торгуется с другими батальонами за лучшее вооружение. О чём торгуются генералы, не хочется даже думать.

***

Если бахнуло четко и коротко — это наша артиллерия. Если бахнуло тихо и далеко, а потом громко и хаотично — это их минометы. Если сначала жужжало, а потом бахнуло — это боевой дрон. Если светится и мечется зигзагами высоко в небе — это дрон разведки. Если клацает пластик — это играют в нарды. Если отвратительно громкий рев двигателя «Хаммера» — это привезли ужин. Если матерятся на арабском — это не привезли ужин. 

***

В расположении я сплю с подушкой, но без наволочки. Укрываюсь одеялом, но без пододеяльника. На матрасе, но без простыни. Иначе на миссиях спать на улице в спальном мешке, не снимая обуви, было бы совсем печально. 

Впрочем, когда нужно возвращаться в расположение из дома, где есть отдельная двухместная кровать и нет необходимости посреди ночи вставать на дежурство, немного хочется плакать. 

***

Здесь, на севере, фронт живет своей жизнью, и события в Газе хоть и влияют на происходящее, но не определяют его. Поэтому, а еще потому, что от новостей можно сойти с ума, я практически не слежу за повесткой. Этим вечером, когда сделка по обмену наших заложников на хамасовских заключенных и прекращение огня еще не состоялась, я предпочитаю не иметь о ней мнения. Помимо очевидного, что все заложники должны вернуться домой как можно скорее, и любой иной вариант — плохой. 

Сейчас много полярных мнений о цене, которую Израиль готов или не готов, может или не может заплатить за возвращение наших заложников, и остается только тихо радоваться, что не мне принимать такого рода решения, и не мне смотреть в глаза семьям тех, кого не освободят в первом раунде. 

Уже седьмого октября было понятно, что сделка будет плохой, а дальше станет только хуже. И вот мы здесь.

***

Следить за возвращением заложников, а значит, и за мерзкими психологическими играми ХАМАС, выматывает. Я не знаю ни имен, ни точного числа освобожденных, потому что пока это не все имена, не все заложники — болит всё так же. Каждый вернувшийся — благословение, каждый день вынужденного прекращения огня — растущая угроза. Я знаю, что всё еще не вернулся малыш Кфир, которому нет еще и года, и что террористы проводят каждый день передышки в подготовке к новым боям, новым обстрелам, новым смертям ни в чём не повинных людей. 

***

Они просто сорвали сделку. Мы смогли вернуть чуть больше трети своих заложников, и ХАМАС, видимо, решил, что этого хватит. Судя по пресс-конференциям наших лидеров, они решили так же. Иначе стали бы они выставлять себе в заслугу освобождение сотни человек, будто цель была — побить какой-то сомнительный рекорд. В ответ мы выпустили порядка трех сотен осужденных террористов, но эти цифры на предвыборном плакате смотреться не будут.

Вновь вспыхнула дискуссия о целесообразности сохранять террористам жизнь для суда, если их остановили по горячим следам с оружием в руках. На днях один не подходящий для этой работы солдат решил, что нет, — и выстрелил в гражданского, который сумел остановить террориста личным оружием. Потому что принял его самого за террориста. 

Но в первую очередь, потому что так сильно хотел оставить зарубку на прикладе, что выстрелил в безоружного, который стоял на коленях с поднятыми руками, отбросив пистолет и показывая свои удостоверяющие личность документы. По всем писанным и неписанным правилам — это военное преступление, но совершенно не очевидно, понесет ли убийца наказание. Потому что он голосует за нужную партию. 

***

На войне очень легко оказаться неверно истолкованным, потому что любой человек, который никогда здесь не был, точно знает, как и что должно здесь быть, как и кто должен себя вести. Война как опыт не делает нас лучше или хуже, она просто вскрывает в нас лучшее или худшее, оставляя нас всё той же версией себя, какой мы были вчера. Даже если нам самим кажется, что теперь всё иначе. 

Утром мы получили приказ о ротации. Моя шестидесятитрехдневная командировка окончена, и через пару часов я буду дома. 

Может быть, меня призовут снова через пару месяцев, а может, и нет. Армия говорит, что призовет. 

Может быть, война закончится уже скоро, а может, и нет. Армия говорит, что от своих целей не отступится, сколько бы это ни заняло времени. 

Может быть, мне будет что еще сказать, а может, всё уйдет в стол. Армия не имеет мнения на этот счет.

Жизнь предлагает мне очередную неуверенность в завтра и скрытое туманом войны послезавтра. А еще предлагает готовиться к этой войне, и кто бы подсказал, как? 

Завтра не будет оружия, но будут вертолеты над морем. И нужно будет встать утром и что-то сделать со своей жизнью, потому что седьмое октября показало нам, что завтра дается не каждому, а удается и того реже.