Добро пожаловать в Россию реального

«Терминатор 2»

В сиквеле своего же фильма «Терминатор» Джеймс Кэмерон рассказал историю о том, как машина может не просто понять ценность жизни, но и преподать мощный урок самопожертвования всему человечеству. Сам будучи терминатором мирового кино, Кэмерон, начиная с этой картины, берется за самые сентиментальные для западного зрителя и поэтому финансово непотопляемые сюжеты библейского размаха. Т-800, ставший человеком, выбирает уход в расплавленную сталь вслед за своим поверженным противником — более совершенным и опасным Т-1000. Казалось бы, человечество спасено, герой может получить заслуженную награду. Но степень осознанности Т-800 так высока, что он принимает решение уйти, приняв на себя грехи своего смертоносного вида.

Нет сомнений, что этот форсированный героизм, отсылающий к жертве Христа, был выбран главой ФБК как ролевая модель, почему «Терминатор 2: Судный день» и позиционировался как его любимый фильм. Само понятие «любимый фильм» или «любимая песня» — условное, а для насмотренных и наслышанных людей — и вовсе бессмысленное. Фильмов и песен много, их восприятие зависит от перемены созвучий, окружающих нас и ощутимых внутри. 

Таким же непобежденным и ушел Навальный; таким он и хотел уйти, когда принимал решение вернуться в Россию после лечения в немецкой клинике. В Европе его ждало относительное благополучие, которое выбрала его команда, собирающаяся что-то продолжать в своем изгнании. А ему была нужна другая судьба. Хотя именно умелая медийная команда выудила «лучший фильм всех времен» для саундтрека похорон. Леонид Волков вдохновенно комментировал на канале Navalny Live, что их лидер «уходит сам. Несломленный, не проигравший и непобежденный». Что значит «уходит сам» — бог весть, но ведь и сказано на эмоциях…

«Рик и Морти»

Чтобы несколько снизить пафос, изливающийся на зрителя во всех «Терминаторах», Навальный выделил в американском масскульте и принципиально альтернативную символическую систему. Он смотрел анимационный (не натурный), пародийный (противопоказанный Шварценеггеру), хотя и фантастический (ведь речь всегда о будущем) сериал «Рик и Морти». Он действительно отсылает к будущему напрямую, так как представляет собой панковский кавер на франшизу «Назад в будущее». Разумеется, неслучайно и то, что это сериал, противопоставленный прокатному кино. То есть это сконструированный контрагент, который идентифицирует своих среди потребителей американских сериалов — выраженной прослойки городских гиков, не вылезающих из интернета и неплохо владеющих английским.

Здесь у Навального также есть ролевая модель — невротичная, незащищенная, но при этом очень устойчивая к внешним воздействиям, что вытекает из необходимости путешествовать по галактикам. Это Морти — внук сумасшедшего алкаша-профессора Рика Санчеса. Он, в свою очередь, является пародией на буржуазный стереотип, согласно которому ученый — всегда более или менее ненормальный. Сериал при этом подчеркнуто гиковский, густо субкультурный. Он предполагает, что зрители смотрели более или менее все культовые sci-fi фильмы, причем названия русских переводов серий изобретательно коверкают названия, мелькавшие в горизонте российского масскульта с конца эпохи видеокассет.

Исходя из таких вводных, Навального явно берегут от прямолинейного мученичества. Несмотря на декларированное православие, он остается фигурой, уклоняющейся от большой миссии. Кроме броского мема о «прекрасной России будущего», где будет положен конец коррупции, Навальный не создавал целостных концепций. Однако история вынесла его на гребень волны, когда стало ясно, что настоящих буйных мало. Поэтому, при всех прозрачных библейских отсылках, он если и мученик, то не столько Martyr, сколько смышленый Morty. Человек, собранный, как паззл, из проекций нынешних «хороших» русских — потребителей «качественной» заграничной культуры. Привыкших прятаться от «космонавтов» в дружелюбных кафе с тыквенным латте на грифельной доске.

Our Way

До самого последнего времени «красивая» (так писали в окологлянцевых медиа) молодежь с лэптопами в рюкзаках, обутая в разноцветные кеды, придавала конвенциональный, местами почти европеизированный облик жуткой и в основе совершенно не изменившейся армейско-ментовской цивилизации. Этой тонкой, разноцветной, иногда даже радужной пленке давали возможность украшать собой немногие освещенные участки на все более темневшей основной территории. Даже после начала агрессивной фазы войны в Украине протестный электорат больших городов все еще надеялся, что вот-вот, еще чуть-чуть потерпеть, поделав «малые дела», и оковы тяжкие падут. Но вместо этого пришлось похоронить свои последние надежды.

По инерции неравнодушные люди еще усматривают глубокий символизм в призыве Аллы Пугачёвой не сдаваться и думают, что песня Фрэнка Синатры My Way, также звучавшая во время траурной церемонии, — это лучший способ проводить человека-легенду в последний путь. Эту песню, звучавшую также на балу в честь инаугурации Дональда Трампа, часто играют на похоронах, поскольку речь в ней идет о том, что человек прожил жизнь по-своему, только так, как хотел. Это тоже сентиментальная, если не откровенно сладкая песня, звучащая слишком отвлеченно и примирительно, учитывая обстоятельства ухода Навального из жизни. 

Инерция кроткого несогласия, тем не менее, гаснет окончательно. Уже не раз было сказано, что похороны Навального обозначили конец эпохи мирного протеста в России. Красивые заграничные символы, заимствованные платежеспособной городской прослойкой путинской эпохи, окончательно уходят в прошлое. Вместе с шествиями, которые когда-то возглавлял улыбчивый человек, уверенный в своей победе, но оставшийся в истории своей подчеркнуто героической смертью. Отныне или в андеграунд и бега, в самиздат и в тюрьму, — или на фронт без конца и без края. Быть может, конец последних надежд и знаменует зарождение настоящего протеста, облик которого еще неведом, но уже страшен.