Пограничный синдром

У фильма греческого режиссера Александроса Авранаса «Тихая жизнь» (Quiet life), представленного в программе «Горизонты» 81-го Венецианского кинофестиваля, есть только один недостаток: если копия фильма попадет в руки начальников российской пропаганды, они с легкостью смогут поставить его в прайм-тайм вечернего эфира, чтобы показать, какой ад готовит новоявленным эмигрантам жестокая и чужая Европа. Нет, создатели фильма, Александрос Авранас и сценарист Ставрос Памбаллис, не ставили себе задачу посыпать пеплом голову старой Европы. Но показанные ими стальные желваки механизированной бюрократической машины перекатываются с хрустом попавших в нее людей. А это, хотели ли они этого или нет, очень похоже на страшилки о закате Европы, так любимые «стрелочниками» новостных потоков, переключающих россиян с отечественных проблем на заграничные.

Зачин таков: семья Галицыных запросила политическое убежище в Швеции. На отца — Сергея (Григорий Добрыгин), преподавателя вуза, продвигавшего среди студентов некую альтернативную версии власти картину мира, кем-то было совершено покушение. 

Всё, что мы видим, — это глубокая эмоциональная яма, в которой находятся Наталья (Чулпан Хаматова) и Сергей, и двадцатисантиметровый шрам у Сергея на животе.

С помощью «третьих лиц» Галицыны покинули Россию и перебрались в Швецию. Их дочери, Алина (Наоми Лэмп) и Катя (Мирослава Пашутина), ходят в шведскую школу и за короткое время успели неплохо интегрироваться. Младшая Катя фантазирует за ужином, какие шведские имена они могут взять, когда получат убежище и постоянный вид на жительство. Она бы хотела стать Астрид. Авранас рисует дистопическую Швецию, слишком минималистичную даже для того, чтобы напоминать каталог «Икеи», — это кабинеты, парковки, улицы с минимумом вещей и людей, с минимумом жизни. Социальные работники отстраненно вежливы, но их эмпатия где-то примерно на том же уровне, что и у надзирателей в концентрационных лагерях нацистской Германии. Наконец, подходит время оглашения решения о предоставлении убежища. Отказ.

Картинка пустых и от того кажущихся зловещими пространств не меняется, но в ней открывается сосущая черная дыра тревоги. Когда на Сергея напали, с ним в машине была младшая дочь Катя. Ее свидетельства помогут им подать апелляцию, ведь раньше они не хотели ретравматизировать дочь воспоминаниями о покушении. Кате придется вспомнить, как на отца напали. Катя соглашается, но на следующий день по дороге из школы теряет сознание и не приходит в себя. Шведские медики диагностируют у нее синдром отстраненности — он встречается у многих детей из мигрантских семей, проходящих через тягостное ожидание убежища. Тело ребенка замирает, как у кататоника, и ребенок погружается в сон, чтобы укрыться от тревоги, заполняющий все свободные щели и уголки.

Лечащая врач Кати отправляет Сергея и Наталью на терапию, считая, что они виновны в состоянии дочери: они не выполнили родительский долг, не оградили ее от переживаемого самими стресса. Уроки по ликвидации симптомов стресса похожи на эмоциональную пытку: 

Но они лишились свидетельств Кати, а без них не получить убежища. Сергей решает, что Алина должна занять место сестры и рассказать, как всё было, с одной только поправкой: заявить, что в машине с отцом была она. Алина мучительно начинает разучивать историю покушения на отца.

Важное отступление. Действие фильма происходит в 2018 году. Дата имеет значение для сюжета: 24 февраля 2022-го еще не наступило. Но тот факт, что и Хаматова, и Добрыгин после начала полномасштабного вторжения России в 2022-м поддержали Украину, тот факт, что они не живут в России (Хаматова живет в Латвии, Добрыгин в 2023 году признавался, что «большую часть времени в Берлине», но сейчас в его инстаграме стоит пометка «Лос-Анджелес»), размывает временное пространство картины: кажется, что всё происходит здесь и сейчас, что герои ждут убежища сейчас, как многие из их соотечественников в 2024 году.

Венецианский кинофестиваль (а точнее, его отборщики) продолжает гнуть свою линию, рассказывая о людях и их душах в пограничных состояниях — будь то комната ожидания для недавно почивших в «Битлджус Битлджус» или кататонический сон детей.

Для тех, кто соприкасался с европейской бюрократической машиной, «Тихая жизнь» может оказаться хоррором куда более страшным, чем образцы жанра от его мастеров — того же Бертона или японца Киёси Куросавы, заявленные в программе фестиваля. Что если для того, чтобы доказать, что ты человек, которому действительно нужна защита, необходимо пойти на обман? Если для этого надо научить лгать ребенка? Но что если человек, ведущий допрос, вместо того чтобы по-человечески помочь, толкает его на скользкие камни, а рядом — пропасть?

Швеция долго не хотела признавать существование синдрома отстраненности. Даже в самом фильме он кажется метафорой, а не реальным диагнозом. Испытание семьи Галицыных становится еще невыносимее, когда они узнают, что в клинике им не дают полной информации о состоянии детей, и чем дольше ребенок пребывает в состоянии «отстранения», тем выше шансы, что он не проснется здоровым.

Но «Тихая жизнь» — не только психологический триллер о противостоянии человека и бюрократии, это портрет семейной лодки, подпрыгивающей на волнах истории. Сдержанным в своем горе и ярости Хаматовой и Добрыгину достойную компанию составляют их кинодочери — дебютантки Мирослава Пашутина и Наоми Лэмп, в особенности последняя — у нее просто больше экранного времени. Ее Алина какой-то внутренней правильностью неуловимо похожа на советских школьниц из «Чучела» и ранних фильмов Сергея Соловьева. Только в этот раз жертвовать собой ей приходится не ради страны, как пионерам-героям, а из-за страны.