Зона культуры и отдыха

Женя и Лера

Женя Беркович осуждена на 6 лет по делу «об оправдании терроризма» за свой спектакль «Финист Ясный Сокол». Дело вызвало широкий резонанс, особенно в театральных кругах, оно освещалось в медиа, Беркович — известный театральный деятель. Талантливая молодая режиссерка, поэтесса, писательница, лучшая ученица Серебренникова (по слова самого мастера). А еще мама двух приемных особенных детей.

О Валерии Зотовой известно меньше, в основном, среди тех правозащитников и журналистов, которые мониторят антивоенные дела. На момент задержания в 2023 году Валерия, студентка ярославского вуза, подрабатывала разнорабочей на складе магазина «Магнит». Жила с мамой, таких же, как и у нее самой, взглядов.

Срок у Леры, как и у Жени, — 6 лет. Только статья другая — о покушении на теракт. По версии следствия, в 19 лет в 2023 году якобы пыталась поджечь под Ярославлем пункт сбора помощи «по заданию ВСУ». Изучавшие ее дело независимые эксперты и правозащитники пришли к выводу, что Валерия стала жертвой провокации сотрудников ФСБ. Уж слишком скудная доказательная база и много «признаний на видео».

И Женя, и Лера до сих пор не признали свою вину.

Оказались в одной и той же ИК-3 в Костромской области: Женя в пятом отряде, Лера — в третьем. Сегодня фамилии обеих — в перечне террористов и экстремистов Росфинмониторинга.

По вышеуказанной причине ни Жене, ни Лере УДО не грозит. Разве что только амнистия или обмен.

На этом сходство заканчивается.

У Жени почти не было в СИЗО проблем с контингентом. При этом она не сотрудничала с администрацией. Лера пережила, по данным ОВД-Инфо, тяжелое психологическое давление в следственном изоляторе в Ярославле: сокамерницы-провокаторши и постоянный карцер. Но про Беркович знали на воле, возможно, поэтому СИЗО не решался жестить.

Лере в этом плане повезло меньше. Тяжелее оказалось для нее и колония. Девушка не раз сообщала о давлении со стороны администрации ИК-13: неоказании медпомощи, рапортах о нарушениях по надуманным поводам, о словесных унижениях и частых обысках. В январе 2025 года ее отправили в ШИЗО — почистила зубы до подъема в 6 утра.

После выхода из изолятора Зотова, по словам ее матери, начала находить в своих личных вещах предметы, которые ей не принадлежали. Сначала ей подкинули портрет Путина с надписью «Мой герой», а через несколько дней — фотографию, где к русский солдат давит сапогом голову украинцу из «Азова». Позже под подушку положили записку с фразой: «Сдохни, укрогадина!»

Вскоре Валерия рассказала матери в письме, что в колонии у нее диагностировали расстройство адаптации. Эту информацию с разрешения матери девушки опубликовал канал «Слово защите».

«Расстройство приспособительных реакций, — писала она в письме. — Это я не могу со спецконтингентом [c другими заключенными], ужиться, как я это поняла. Вот она [психиатр] выписала таблетки, чтобы я пила. Их помощь. Смешно: а их нету здесь».

Международная классификация болезней относит расстройство приспособительных реакций (оно же расстройство адаптации) к заболеваниям, непосредственно связанным со стрессом. Болезнь выражается в нарастающем уровне стресса и неспособности адаптироваться к нему.

И Женя, и Лера работают на «швейке» — швейном производстве, но не соприкасаются в работе, поскольку из разных отрядов.

Вот что Женя Беркович писала о работе:

«Я работаю в ПРУ — пошивочно-раскроечный цех. Оформлена как “подсобный рабочий”. Стою “на настиле” — мы собираем отрезы ткани, из которых потом шьется всякая рабочая одежда. Таскать ничего не надо, ножи мне пока, слава богу, не дают, цех чистый и теплый. Девушки в бригаде жесткие, но меня никто не обижает, все вполне доброжелательны. Так-то с новенькими бывает по-разному, и вообще со всеми по-разному, если вы очень нежное создание, то лучше вам в колонию не попадать. Но я каждый день благодарю боженьку, что училась в мастерской Серебренникова, потому что, прежде всего, научена быстрой реакции, интересу к жизни во всех ее проявлениях, вниманию к человеческой сложности и еще громко материться (ладно, последнему Кирилл нас не учил, это мы сами, экстерном). 

И здесь, оказывается, полно хороших людей, и некоторых я уже собрала».

Как «правильно» сидеть

В марте 2025 года Беркович поставила на зоне кукольный мини-спектакль. О своей мотивации рассказала в письме друзьям:

«Всё вспоминаю, как в той жизни супруга г-на Кинчева публично мне пообещала, что вершиной моей режиссерской карьеры будет работа в Урюпинской филармонии (или консерватории, не помню…). Фигня! Вершина моей карьеры — это конкурс мини-постановок кукольного театра в ФКУ ИК-3 УФСИН России по КО. И я к этому делу подхожу, ребят, с максимальной ответственностью. Номер будет про любовь и море, с чтением стихотворения про “с любимыми не расставайтесь…” и песней Агутина/Варум “Я буду всегда с тобой” <…> И вы бы видели, что происходит с нашими нежными девами из отряда, когда они начинают “водить” наших Лёнечку и Анжелочку. Эти с виду лютейшие и грубейшие бабы превращаются в совершенных детей, которыми они, кажется, никогда не успели побыть. Многие же садятся в 18–20 лет, сразу на 7–9–12 лет, а до посадки ведут жизнь, мягко говоря, не очень-то кукольную».

В следующем письме не без гордости сообщала, что ее постановка заняла третье место среди 8 отрядов и что в планах сделать спектакль к 9 Мая («очень хочу сделать его честным и не позорным») о том, как во время Великой Отечественной войны женщины выживали в тылу.

Одновременно с этими сообщениями от Жени телеграмм-канал «Слово защите» опубликовал новость, в которой приводил слова матери Валерии. «Беркович сама подходила к Лере знакомиться, — рассказывала Светлана Зотова. — Но дочка не хочет с ней не то что дружить — даже общаться: не сошлись характерами. Также Лера категорически отказалась принимать участие в пьесе Жени Беркович ко Дню Победы с рабочим названием “Сын полка”, хотя та ее приглашала, уверяя, что она “подходит для спектакля”».

Зацепившись за эти слова, Александр Подрабинек и написал разоблачительную колонку для «Радио Свобода», где утверждал, что осужденная Беркович сотрудничает с администрацией колонии и принуждает к этому Зотову.

«Участие в лагерной художественной самодеятельности — это шаг навстречу администрации. Еще не такой серьезный, за который на пересылках калечат, опускают или убивают, но уже такой, после которого в приличной камере чифирить не пригласят», — пишет автор.

И конкретно о поступке Валерии Зотовой, не ставшей принимать участие в спектакле:

«На воле отказ от участия в спектакле — дело пустяковое, о котором даже нечего говорить. Но в тюрьме это заявление о своей позиции, о своем неучастии в пропагандистском балагане по заказу власти. Для политзаключенного такое не остается без последствий. Вряд ли Беркович этого не понимала, делая Зотовой предложение, от которого рискованно отказаться».

А мать Евгении Беркович, правозащитницу и журналистку Елену Эфрос, которая ответила на его колонку одной из первых, обвинил в похабщине.

«Штука в том, — писала она, — что на самом деле (я уточнила у Жени, она передала более точную информацию из первых рук) она не делала Лере “предложений, от которых невозможно отказаться”. Это попросту невозможно: спектакли к праздникам каждый отряд делает свой, а Женя и Лера — в разных отрядах. В начале срока я просила мою дочь поддержать Леру — Женя подходила к ней знакомиться, но контакта не получилось. Больше они не общались. Журналисты наврали или просто напутали. В вашей статье моя дочь выглядит, извините за лагерную феню, “сукой” и чуть ли не провокатором. Это несправедливо и необоснованно».

Эфрос попросила Подрабинека внести поправки в текст.

Тот никаких поправок вносить в текст не стал, а в последующем интервью заявил, что Беркович на пути к тому, чтобы «ссучиться».

Судебный журналист и бывший член ОНК по Москве Зоя Светова, много писавшая о деле Беркович, в свою очередь замечала: «<…> Ставя спектакль с осужденными, Женя Беркович никого из них не подставляет, не стучит на них, не крысятничает, не служит администрации. Она просто делает привычную для нее работу, она — режиссерка, придумывает и ставит спектакль. Театр — это ее жизнь, а в этой колонии ей предстоит прожить шесть лет. И у нее на минуточку — клеймо террористки, ей не светят ни облегченные условия содержания, ни УДО. Она должна отбыть свой срок “от звонка до звонка” и не сойти с ума. <…> 

Он просто взял несколько фактов и очень поверхностно решил их описать. По его представлениям о тюрьме, о лагере политический осужденный никак не должен соприкасаться с лагерным начальством. Но это значит, что по его представлениям Зотова и работать не может, шить не может. А ведь она шьет. Если она откажется работать, ее посадят в ШИЗО, будут выносить ей бесконечные выговоры и отправят на строгие условия содержания. Подрабинек как будто бы не знает, чем отличается женская зона от мужской: там практически нет “авторитетов”, в женской зоне не живут по “понятиям” мужской зоны. Женщины работают, они не становятся “отрицаловом”, как мужчины, которые отказываются работать на администрацию. И в женской зоне играют в театре, как в сталинских лагерях играли бывшие актрисы и актеры, осужденные, как “враги народа”».

Так ссучилась ли?

Комментируя данный скандал, многие сидельцы и деятели искусств заявили, что участие в художественной самодеятельности не является сотрудничеством с администрацией.

Так, бывший юрист ЮКОСа Светлана Бахмина, во время опалы на компанию также подвергшаяся преследованию и отбывавшая 6,5-летний срок в женской колонии в Мордовии, ответила под постом Подрабинека:

«Я в шоке от того, что поставлен знак равенства между участием в художественной самодеятельности и сотрудничеством с администрацией или того лучше — стукачеством. В этом участии множество смыслов, главный из которых — выжить физически и ментально, занять чем-то время, отвлечься от дерьма вокруг, приблизить освобождение. Любое из этого — вполне не стыдно. <…> Участие в самодеятельности не делает тебя “блатной” или “активисткой” и тем более не означает обязанность писать доносы. Открою страшную тайну — таких заключенных, как Женя (которых знает и поддерживает весь мир), администрация побаивается. Да, могут чморить (карцер, строго следить за распорядком), но побаиваются — как бы чего не вышло. Заставлять их доносить — не работает».

«Новая газета — Казахстан» поговорила с женщинами, которые отбывали свой срок в колонии и сталкивались в самодеятельностью.

Марина Клещева, актриса Театра.doc, в общей сложности отсидела 11 лет. Сначала в можайской женской колонии, потом в орловской. Два срока: 4,5 года за грабеж, 12 лет за разбой (второй раз освободилась досрочно). В последней колонии был театр. Клещева коротала в нем время. В 2003 году в колонию с мастер-классом приезжали актеры Театра.doc. Профессиональные актеры помогли осужденным поставить пьесу «Король Лир». В роли Лира была Марина Клещева.

«В театре я нашла себя. Увидела, что я не дебил. Это терапия», — вспоминала она о том периоде.

В 2004-м Марина вышла на свободу. Работала на всех черных работах, в свободное время приезжала в Театр.doc, ставший ей родным. Постепенно там ей предлагали разные роли. Позже она даже снялась в кино у Серебренникова. Комментируя скандал, Марина Клещева в беседе с «Новой газетой — Казахстан» замечает:

«Он [Подрабинек]судит по мужской колонии, где действительно надо быть замусоренным (то есть сотрудничать с администрацией. — Прим. ред.), чтобы попасть на сцену и этим зарабатывать УДО.

И то — если просто запел, никого этим не сдаешь… Но в мужской колонии ты все равно сразу красный.

В женской колонии сцена, самодеятельность — это самая гуманная секция. И злостные нарушители, как когда-то была я, идут плясать для того, чтобы скоротать время, уйти от отрядных-бригадных интриг и разукрасить серые будни хоть в какие-то цвета.

Хотя и в женской есть те, кто лезет на сцену, чтобы заработать УДО, снять нарушения… К детям хотят женщины — это нормально».

Согласна с Мариной Клещевой и Валерия Любимова, бывший директор по рекламе и маркетингу ООО «Коммерсант Холдинг», которой пришлось отсидеть почти два года в 2010-х годах по статье о контрабанде драгоценностей.

«В женской зоне нет тех правил, которые есть в мужской. Да, есть так называемые “смотряги”, которые сотрудничают с администрацией, докладывают о том, что происходит в камере, но о них все знают, и в этом нет ничего зазорного. “Ссучиться” — значит продаться, стать сукой, проще говоря (взамен на что-то), но у женщин такого нет. В самодеятельности можно принимать участие или не принимать, ни на что это не влияет. Вот что обязательно на зоне — так это работать. Самодеятельность никакого отношения к “работе на администрацию” не имеет», — подтвердила она в разговоре с «Новой газетой — Казахстан».

Этого же мнения придерживается признанная политзаключенной Татьяна Сухарева, отсидевшая год в СИЗО «Печатники». До ареста она работала страховым брокером, в 2014 году пыталась выдвинуться в депутаты Московской городской думы по спискам «Справедливой России». Собрала нужное количество подписей в свою поддержку, но 10 июля 2014 года, когда Сухарева должна была получить удостоверение зарегистрированного кандидата, ее задержали — по вдруг возбужденному делу о мошенничестве. Якобы продавала поддельные страховые полисы. С выборов Татьяну сняли. Вину она отрицала. В деле разбирался «Мемориал» и пришел к выводу об очевидном политическом мотиве преследования Сухаревой.

В итоге Сухареву приговорили к 5 годам колонии. В апелляции она смогла доказать: дело сфабриковано. В августе 2018 года ее освободили из-под стражи, а приговор отменили. Татьяна написала книгу «Жизнь по ту сторону правосудия», в том числе о положении женщин в российских тюрьмах. Сейчас Сухарева — правозащитница и адвокат в ЕСПЧ.

«Понимаете, то, о чем пишет Подрабинек, относится не к политзаключенным, а к воровским понятиям на мужской зоне, да и то — 50-летней давности, — говорит Татьяна в беседе с “Новой газетой — Казахстан”. — Участие в художественной самодеятельности само по себе ни разу не является сотрудничеством с администрацией.

И это как минимум не меньший «зашквар», чем шить полицейскую форму. Но не шить полицейскую форму невозможно: за отказ от работы закрывают в ШИЗО, но можно устроить некоторый саботаж. Например, сделать дырку в форме. Есть шанс, что ОТК (отдел технического контроля. — Прим. ред.) не поймает. Но такие вещи могут позволить себе те, кому выходить через месяц.

А художественная самодеятельность — это жизнь заключенных, которая хоть как-то скрашивает их существование.

Да, на женской зоне есть “актив”: это дневальная, бригадирша, нарядчица, звеньевые.

Да, есть заключенные, которые “стучат” оперу, но они никак не связаны с художественной самодеятельностью».

Человек, отсидевший пять лет в колонии для бывших сотрудников правоохранительных органов, пояснил «Новой газете — Казахстан» на условиях анонимности:

— Александр Подрабинек рассуждает как авторитет. По воровской традиции воры в законе — единственная каста в колониях, кто вообще не идет ни на какое не то что сотрудничество, а вообще на любые контакты с администрацией. Они отрицают в принципе возможность участия в жизни колонии. Если Подрабинек себя относит к такой касте, тогда понять его можно. Но воры в законе при этом никогда не отождествляли себя с политическими. И не занимались политикой никогда.

Что касается сотрудничества с администрацией колонии, то это все-таки когда конкретно ты, зек, подменяешь сотрудника администрации: выполняешь поручения оперотделов и отдела безопасности, стучишь, доносишь. Вот это значит “ссучиться”.

А ставить спектакль, участвовать в общественно-культурной жизни колонии (даже если человек тем самым хочет добиться УДО) — это не про “ссучиться”. Это желание осужденного. Это его выбор».

«Кодекс этики политзаключенного»

Сам Александр Подрабинек, реагируя на лавину критики, выразил уверенность: «Визжащая публика, попади она в лагерь, первой красную повязку наденет» (то есть станет сотрудничать с администрацией).

Ксения Ларина, например, или священник Яков Кротов просили его остановиться. Другие называли его провокатором, третьи — человеком, навязывающим свою диссидентскую дедовщину. Подрабинек отвечал, что его в свое время достали активисты в колонии, и продолжал утверждать, что главной задачей его авторский колонки было привлечь внимание к судьбе Валерии Зотовой, которой якобы никто не сочувствует. Ему возражали — ей сопереживают не меньше, чем более известной Беркович.

Спор набирал обороты…

Бывший ведущий аналитик московского управления ФСИН Анна Каретникова, до этого несколько лет работавшая в ОНК Москвы, реагируя на скандал, предложила просто не давать советов политзаключенным:

«Не нам, сидевшим, отбывавшим, посещавшим, служившим либо же вообще знающим о неволе лишь понаслышке, выдумывать и утверждать кодекс этики политзаключенного. Не нам абсолютизировать свой опыт или свои представления о должном применительно к людям, которые оказались за решеткой за свои убеждения или просто по воле неадекватной власти.

Эти арестанты и арестантки вправе участвовать в лагерной самодеятельности или отказываться в ней участвовать, продолжать гнуть свою линию или замолкать и признавать вину, чтоб раньше выйти и увидеть близких, вправе быть слабыми, плакать, рыдать, просить о помощи и сходить с ума.

<…> Давайте не будем сравнивать политзаключенных, проводить конкурсы мужества политзаключенных, давать непрошеные советы политзаключенным, ставить в пример одним других политзаключенных и, повторюсь, писать кодекс этики политзаключенных. Если им когда-нибудь это зачем-то будет нужно, они напишут его сами, из тех обстоятельств, где находятся, а не из тех, которые мы себе представляем».

Во вторник 8 апреля у Жени Беркович побывала адвокат. Ее рассказ публикует канал «Адвокаты pro людей»:

«“Нет, у меня не стокгольмский синдром, я не испытываю никакой радости от нахождения в колонии, здесь совсем не санаторий, я просто не люблю вранье…”

В связи с последними обсуждениями в СМИ, которые предсказуемо могли отразиться на нашей подзащитной, мы съездили к Жене. Да, к сожалению, до Жени всё дошло и всё на ней отразилось.

Мы встретили ее заплаканную, уставшую, не вполне понимающую, что происходит на воле. Это действительно страшно, когда тебе перемывают кости, а ты не имеешь доступа к информации.

Сегодня мы говорили с Женей дольше обычного. Вот короткая выжимка:

А по поводу “сотрудничества” и “ссучивания” у Жени нет слов, а матом запрещает ругаться ПВР!

Всем большой привет от нее».

Мира Ливадина, специально для «Новой газеты Казахстан»

Вместо P. S.

В сухом остатке по итогам скандала: