Мы такие же, как все, — только нам страшнее

Частная школа вместо ковра с Путиным

Наталья, жительница города-миллионника

«Я очень сильно беспокоилась, что в такое сложное время мне придется вести сына в первый класс» — вспоминает Наталья (имя изменено).

В 2022 году она попробовала отдать шестилетнего сына в обычную государственную школу в центре города. Попытка закончилась скандалом уже на установочном родительском собрании. Когда Наталья спокойно поинтересовалась, чему будут посвящены «разговоры о важном», классная руководительница сорвалась на крик. В актовом зале, полном родителей, прозвучало, что педагог «не изменяет своим принципам с 80-х годов».

По словам Натальи, учительница сразу будто навесила на нее ярлык «либерахи» — идеологического врага. В школе висел ковер с портретом Путина, а по понедельникам первоклассников должны были строем выводить на поднятие флага. «Я поняла, что в эту школу своего ребенка я не отдам. Это было буквально за три дня до начала учебного года» — говорит Наталья.

Наталья приняла непростое решение: срочно определить сына в платную независимую школу. Ей пошли навстречу и предоставили скидку, но цена от этого не стала подъемной. «Это большая для меня сумма, прямо значительная. Мне очень тяжело платить за школу. Но я не вижу никакого другого выхода, к сожалению», — признается она.

По словам Натальи, в городе, где они живут, стоимость обучения в частных школах начинается примерно от 55 тысяч рублей в месяц и может доходить до 100 тысяч и более. 

Но, по словам женщины, вопреки стереотипу о «тепличности» частных школ, ее сын сталкивается там с куда более разнообразным сообществом, чем в обычной государственной школе: «Оказалось, что он видит больше разнообразия жизни в своей частной школе, чем видел бы там, где все ходят строем».

Среди одноклассников мальчика есть дети иностранцев, дети с особыми образовательными потребностями (кто-то ходит на занятия с тьютором), в целом много семей «с особыми обстоятельствами». Такая среда, по мнению Натальи, автоматически отсекает нетолерантных людей: «Там все... с какими-то особенными обстоятельствами... никогда никаких проблем не было. Понятно, что может залететь кто угодно, но… такого пока не было».

При первом же знакомстве Наталья вместе с партнеркой честно сообщили директору, что у сына две мамы, и получили вполне спокойную реакцию: «Ничего. Просто такие: всё понятно, да? — Абсолютно».

Ни педагоги, ни другие родители вопросов не задавали и в общении никак не выделяли их семью. Несмотря на это Наталья делится: 

Под этим она имеет в виду риск столкнуться с родителями одноклассников, которые могут отреагировать враждебно или инициировать неприятные разговоры. В атмосфере репрессий никто не застрахован.

Однако чтобы найти такую безопасную гавань, семье Натальи пришлось платить цену, недоступную многим. Ежемесячный взнос за обучение, даже со скидкой, съедает значительную долю доходов матери. При этом у Натальи нет «второй зарплаты»: роль второго родителя ее партнерка не может выполнять ни юридически, ни финансово.

Тогда ей было проще соврать, чем пытаться объяснить воспитателям или переживать за отношение других родителей. Сейчас, благодаря переходу в частную школу, где все всё понимают, ей уже не приходится придумывать легенды, но за это спокойствие она платит высокую цену.

«А это кто? Бабушка?»

Для других квир-семей путь к безопасности лежит через эмиграцию. В 2022 году, после начала войны, Людмила (имя изменено) вместе с женой и двумя детьми покинула Россию. До отъезда они жили в Москве и тоже старались держаться подальше от государственных учреждений. «Мы в школе довольно мало времени провели, а потом очень быстро свалили», — отмечает она в разговоре.

Еще до эмиграции Людмила и ее жена сознательно избегали государственных садиков, оформили детям частную медицинскую страховку и отдали дочь в частную начальную школу. «У тебя никаких прав нет», — резюмирует Людмила про положение второго (небиологического) родителя в России.

В поликлинике, если с ребенком приходила не она, а ее партнерка, обязательно спрашивали: «А вы кто?» Людмила каждый раз приходилось выкручиваться: «Я говорю: ну, блин, тетя». А в стационаре Людмила сталкивалась с тем, что лечь с малышом в палату позволено лишь близким родственникам, приходилось хитрить, «всё время что-то врать», чтобы ее не выгнали.

постороннему человеку без доверенности не позволят забрать ученика.

Людмила этого даже не проверяла: они сразу выбрали частную школу, где всё проще. «Если школа частная, то ты просто вписываешь кого хочешь в доверенный лист, и там тебя, кто хочет, тот и заберет. А в детском садике, например, не совсем так», — рассказывает она.

В госсадике воспитатели пытались выяснить: «А это кто? Бабушка? Еще кто-то?» — документов, может, и не спрашивали, но каждый раз Людмила чувствовала раздражающее давление: нужно оправдываться, доказывать свое право находиться рядом с собственным сыном.

В частном же саду, по ее словам, коллектив был небольшой и адекватный, а администрация заранее была поставлена в известность о составе семьи. Людмила открыто предупредила директрису: «У дочки две матери, если это будет проблема в вашей школе, то мы, как бы, ну, не придем». Реакция была спокойной: «Мне сказали: да нет, не будет проблемы никакой». Школа уже имела такой опыт, когда-то там учился сын одной известной квир-журналистки, и наличие двух мам никого не удивило. В классе дочери тоже никто не дразнил ее из-за семьи.

Но безопасная атмосфера стоила больших вложений. Людмила честно описывает финансовую сторону: «Дохрена мы платили за всё». Детский сад обходился примерно в тысячу рублей в день на одного ребенка. Частная медстраховка для детей тоже стоила недешево, а в итоге они и вовсе перешли на платные визиты к понравившемуся врачу (≈2,5 тысячи за вызов на дом) плюс регулярные осмотры узких специалистов «по две тысячи [рублей]» каждый. «Школа дочки стоила, мне кажется, то ли 60, то ли 70 [тысяч] в месяц», — вспоминает Людмила. С учетом сада на двух детей в месяц уходило около 100 тысяч рублей «на образование, не считая здоровье». И это данные на 2019–2021 годы, сейчас было бы еще дороже. Для сравнения, опрос ВЦИОМ к 2025 году оценивает совокупные траты родителей на сборы к школе (то есть единоразовая покупка формы, рюкзака, канцелярии и пр.) в 52,3 тысяч руб. в среднем по стране. Таким образом, семья из двух мам платила как минимум в два раза больше этой суммы каждый месяц, просто чтобы дети могли учиться и лечиться в безопасной обстановке.

Обычная школа, обычный город

Вера (имя изменено) — квир-мать двоих детей, сейчас им 14 и 16 лет. До 2023 года она вместе с партнеркой жила в небольшом российском городе.

Она вспоминает, как ей приходилось объяснять сыну и дочери, что ни в коем случае нельзя упоминать в школе про мамину личную жизнь.

Такая вынужденная скрытность казалась необходимой: после закона о запрете «пропаганды» ЛГБТК+ среди несовершеннолетних Вера всерьез опасалась, что раскрытие ее квир-идентичности обернется проблемами для детей. Закон был принят, когда дети учились в государственной школе.

По натуре Вера — идейная и чувствительная к несправедливости активистка, и ей было непросто подавлять в себе эти порывы ради безопасности семьи. «Я старалась быть не очень заметной и активной, чтобы не привлекать лишнего внимания», — признается она, опасаясь, что любые открытые инициативы могут вызвать нездоровый интерес к ее личной жизни. Постоянный выбор между принципами и благополучием детей стал для нее тяжелым бременем. «Ты вроде делаешь [что-то важное], но всё равно… тревожишься, потому что это отразится на твоих детях… По сути, живешь в перманентном стрессе».

Дети Веры тоже рано усвоили правила конспирации. Они вместе с матерью выходили на протесты еще до войны, поэтому к 2022 году уже знали, что об антивоенных взглядах семьи на людях говорить нельзя. Однажды Вера услышала, как ее сын в школе обсуждает войну с одноклассником (тот позволил себе грубое слово про украинцев), она сразу вмешалась, пресекла разговор: «Дима (имя изменено), мы не будем разговаривать на эту тему». 

В конечном счете, когда давление усилилось, Вера решила, что безопаснее будет уехать из страны: в 2023 году она вместе с детьми покинула Россию.

Цена безопасности: страх и три замка

Даже после переезда в Европу привычка к конспирации не исчезла сразу. Людмила с семьей обосновались в одной из стран Балтии, где ее датский брак с супругой признается законом. Но приезжая на каникулы в Россию, они продолжают соблюдать меры предосторожности. «Мы сидим на даче в основном, особо никуда не ездим», — рассказывает она. Если приходится выбираться в город, договариваются, что каждый ребенок зовет «мамой» только свою биологическую мать: «Когда кто-то из них кричит “мама”, нужно следить, чтобы отзывался тот взрослый, который к нему прикреплен». Так, на публике создается видимость, что у каждого малыша всего одна мама — та, которая фигурирует в документах. В детстве, признается Людмила, их дочь могла с порога объявить парикмахерше, что «у меня дома две мамы». Стилистка реагировала неловким сочувствием: мол, ничего, может, твоя мама еще встретит хорошего папу. Тогда эти эпизоды казались безобидными, но сегодня родители уже не рискуют.

Младшему сыну они не пытаются прямо запретить говорить о семье: проще потом объяснить посторонним, что тетя на самом деле крестная, чем заставлять дошкольника лгать и постоянно напрягаться от страха проговориться. А вот 11-летняя дочь уже сама всё понимает: «Она соображает, что не надо ничего такого говорить», — говорит Людмила.

Страх является постоянным спутником российских квир-родителей. 

констатирует Людмила. Юридически лишить родительских прав из-за гомосексуальности не так просто, но на фоне гомофобной кампании государство внушает семьям иррациональный ужас. Поэтому она старается лишний раз не показываться с женой и детьми в людных местах, не жить долго в Москве.

Даже пересечение границы превращается в стресс: «Границу российскую переходим парами: взрослый-ребенок, взрослый-ребенок. У нас с женой паранойя — могут детей отобрать».

Особенно тревожно для них знакомиться с родителями новых одноклассников: «Шанс, что ты там напорешься на гомофоба, довольно низкий, но никогда не нулевой», — рассуждает Людмила про свой нынешний круг общения в эмиграции. В Литве, замечает она, среди русскоязычных сейчас остались в основном люди определенных взглядов, многие эмигрировали из России, Беларуси, Украины, поэтому вероятность откровенно нетерпимого человека мала. Но всё же полное спокойствие недостижимо: даже на родительском собрании за границей Людмила улавливает на себе лишние взгляды. В первый момент другие родители не понимают, почему на собрание пришли две женщины. «Пока я прямым текстом не сказала: “Здравствуйте, мы такие-то, у нас сын Игорь (имя изменено)”, у них такой зависон происходит». Потом люди, конечно, «отмораживаются» и становятся нормальными в общении, но этот момент у Людмилы всякий раз вызывает внутренний вздох: «Думаю, господи, когда же это уже закончится?»

Как «двойная жизнь» влияет на психику детей

По словам психологов, постоянная жизнь в атмосфере страха и секретности — это тяжелое бремя не только для родителей, но и для детей.

«Ребенок — полностью заложник ситуации. Он, может быть, в какой-то момент и выбрал бы гетеро-родителей, чтобы у него этой проблемы не было… Ему хочется быть нормальным, как все», — отмечает Мира Количева, психолог, работающая с травмами в проекте Cheers Queers. Она поясняет, что дети часто не разделяют абстрактную опасность («жестокий мир», о котором говорят взрослые) и конкретное чувство стыда за свою семью.

Необходимость постоянно притворяться и молчать может породить у ребенка ощущение, будто он «чем-то глубоко не такой, и это нужно скрывать». «Это, конечно, очень тяжелая ситуация для ребенка», — подчеркивает психолог. По ее словам, эффект сопоставим с ситуацией, когда ребенку приходится скрывать домашнее насилие: хотя происхождение проблем разное, механизм схожий.

Большая семейная тайна влечет типичные последствия. «Это неспособность попросить помощи в будущем, ощущение, что весь мир враждебен… Формируется избегающий тип привязанности. Потому что “я доверюсь, а мне потом разгребать последствия”». Растет недоверие к себе, к миру, даже к родителям: ведь они тоже заставляют ребенка участвовать в сокрытии правды. Конечно, не у всех будет прямо трагедия, какие-то дети вырастают благополучно, разобравшись, зачем всё это было нужно, и находят окружение, где можно открыто об этом говорить. Но длительная атмосфера напряжения вполне способна стать маленькой, но длящейся травмой, подчеркивает Мира.

Накапливаемый стресс похож на комплексную травму (КПТСР), хотя формально такой диагноз не ставится. Потом, даже когда ребенок вырастет, станет внешне «обычным» взрослым, чувство, что с миром «что-то не так и надо всё время быть начеку», может остаться на подкорке.

Возраст играет роль тоже. Так, в младшем возрасте психологически проще соблюдать родительские инструкции. «В детстве можно превратить это в игру: сказать, что родители шпионы, или еще что-нибудь», — говорит Мира.

Подростки переживают острее: они уже не только боятся реакций общества, но и могут предъявлять претензии самим родителям, возмущаясь необходимостью прятаться и задаваясь вопросом, почему они такими родились.

Экспертка называет подростковый возраст «самым уязвимым»: именно тогда страхи могут перерасти в бунт или в серьезные внутренние конфликты. 

Еще одна проблема, с которой сталкиваются такие семьи, — это изоляция и невидимость. Машо Мюллер — лесбиянка, мама двоих детей, а также родительская доула (консультантка, помогающая мамам справляться со стрессом) рассказывает:

«Есть ощущение, что, кроме тебя, никого не существует. Мы все скрываемся, у нас на лбу не написано: “Я лесбиянка, у меня дети”». В результате квир-матери не могут найти друг друга и часто испытывают одиночество. «Не с кем обсудить, не с кем разделить этот опыт», — объясняет Мюллер.

Мюллер говорит еще и про социальное давление на ЛГБТК+-родителей: «Когда ты квир, у тебя нет права на ошибку: если что-то случится с ребенком, общество сразу подбежит и скажет “ха, так и знал, что у этих ничего не получится, они всё испортят, у них ребенка надо забрать”».

Внутренняя гомофобия тоже может подтачивать изнутри: многие ЛГБТК+-родители, по словам Мюллер, испытывают постоянное чувство вины. Они как будто должны всем доказать, что достойны быть матерями и отцами, и поэтому запрещают себе жаловаться и просить помощь.

«Родительство в принципе выбор. <…> А если ты еще и “извращенка” в глазах общества, то как бы ребенка захотела, значит, не имеешь права жаловаться», — иронично замечает экспертка. Она приводит пример своей знакомой пары, которая долгие годы шла к родительству через ЭКО и большие траты: когда долгожданный ребенок родился, женщина вдруг поняла, что «ей не нравится быть мамой, вообще не нравится». Но она не может даже признаться в этом окружающим, потому что «сама хотела» и «столько сил вложила».

Эмоциональное выгорание настигает многих матерей, но квир-матерям столкнуться с ним особенно страшно, ведь стереотипы навязывают им двойной стыд за любые сложности в воспитании.

Проблемы, помноженные на сопротивление среды

Несмотря на все трудности, героини нашего материала убеждены, что любящая семья с двумя мамами ничем не хуже и не «ненормальней» других.

«Мы не какие-то инопланетные люди, мы абсолютно точно такие же. Те же проблемы — только помноженные на постоянное сопротивление среды», — говорит Людмила.

По ее словам, стереотипы о том, что дети у таких родителей вырастают «не такими», не соответствует реальности. «У нас “девочковая девочка” и “мальчуковый мальчик”… Никакая твоя ориентация каким-то образом на ребенка не повлияет. А уж тем более моя ориентация никак не повлияет на чужого ребенка», — с возмущением отмечает Людмила. Действительно, исследования подтверждают, что дети, которые растут в гомосексуальных семьях, психологически и социально развиваются так же, как сверстники из гетеросексуальных семей.

Нет никаких «научных» оснований считать таких родителей хуже, вред ребенку наносит лишь стигма. Психолог Мира Количева обращает внимание: 

Несмотря на постоянное давление, у этих матерей есть свои источники опоры. Для кого-то это честный разговор с ребенком: «Меня поддерживает то, что это я. И я не сомневаюсь, что со мной всё в порядке. Помимо того, что я лесбиянка, я — хорошая мама», — говорит Наталья. Другим помогает сообщество: закрытые чаты, где можно встретить таких же родительниц и впервые ощутить, что ты не одна. Также может быть полезным читать экспертные блоги о поддержке родителей: например,

Машо Мюллер ведет телеграм-канал о том, как учитывать разные контексты родительства и глубже понимать этот опыт.

Поддержкой становятся и партнерские отношения, когда ответственность можно разделить на двоих, и союзники вне семьи: учителя, друзья или родственники, которые дают ребенку и матери почувствовать, что с ними всё в порядке. А иногда опорой служит простое ощущение внутреннего стержня — убежденность, что ты вправе жить честно и не притворяться.

Чего точно бы хотелось всем собеседницам, так это перестать жить в постоянном страхе.

«Хочется сказать: да отъебитесь вы от нас! — взрывается эмоциями Машо Мюллер. — Если бы [гомофобы] знали, как трудно быть квир-родителем… Когда ты идешь к этому очень долго, очень дорого; тебе приходится сталкиваться с законами; ты не можешь вписать в документы своего ребенка вторую родительницу, потому что это запрещено». И после всего этого еще выслушивать обвинения в разврате и угрозы расправы. 

По словам Маши, многие подруги-лесбиянки с детьми из ее окружения говорят одно: мы надеемся, что наши дети вырастут гетеросексуальными, так им будет проще. Но пока общество не готово принимать и защищать квир-семьи, родителям приходится выстраивать тройные баррикады и всё равно чувствовать себя виноватыми. «Ты себя никогда не простишь, если твой ребенок за твою идентичность как-то пострадает… Это же дурацкое ощущение, что это ты во всём виноват», — говорит она. Хотя, конечно, вина здесь лежит на системной гомофобии.

В канун нового учебного года Наталья, Людмила, Машо и другие героини этой статьи желают только одного: чтобы их дети спокойно учились и росли в безопасности. Их дети уже знают, что у них две мамы. Осталось, чтобы это понял и принял весь остальной мир. Как сказала одна из героинь этого материала: «Если вам хочется осудить квир-родителей — лучше промолчите. А если не можете поддержать или помочь, то просто оставьте их в покое».