Они не вернутся

Холодно так, как не бывает обычно в Украине в середине апреля.

В синий клеенчатый шатер с обозначениями «ДСНС» и «Пункт харчування» (ГСЧС, Госслужба Украины по чрезвычайным ситуациям и пункт питания — укр.) входит женщина. Бесцветные глаза, ссадина на руке, что сжимает ручки торбы. На краю стола короб с ломтями хлеба, рядом банка с помидорами домашней консервации, уже ополовиненная. Ложка по-хозяйски лежит на крышке. Женщина стоит, смотрит на хлеб.

Ее окликают:

— Чайку? Сахара сколько?

В торце шатра сотрудницы в форменных бушлатах обеспечивают быт: льют воду из бутыли (питьевая – привозная, цистерна рядом с полевой кухней), кипятят электрочайники (включен генератор), когда в удлинителях появляется свободное «гнездо», заряжают телефоны, вскрывают упаковки разнообразного печенья (волонтеры разгрузили очередную машину). 

Женщина стоит, смотрит на хлеб. Потом достает из банки соленый помидор, надкусывает, всхлипывает и возвращается на площадь. Одна из сотрудниц показывает мне жестом: не надо догонять с расспросами. Просто не надо и все.

Вижу, как на кромке, где заканчивается теперь условная тротуарная плитка, перед грудами кирпича, камней, кусков перекрытий, оконных рам, арматуры ее обхватывает за плечи и прижимает к себе другая девушка. Стоят, покачиваясь, как мать и дочь. Ветер несет бетонную пыль. У девушки на куртке со светоотражающими полосами написано «Психолог». 

Психолога из соответствующего подразделения ГСЧС в Киеве зовут Любовь. 

— Сто процентов нельзя говорить: «Успокойтесь» или «Держитесь». Дать возможность прожить эмоции. Но когда человек в шоковом состоянии, можно только стараться вернуть его в реальность.

Есть техника: когда будишь родных ото сна, несколько раз тихо повторяешь имя. Я несколько раз произнесла ее имя и попросила открыть глаза. Потом попросила глубоко вдыхать и выдыхать воздух. И через некоторое время она стала чуть-чуть контактировать. Это состояние длилось около трех часов. 

Я в Бородянке неделю, а вообще работаю десять лет. Мы же привыкли — если беда, то на небольшой локации. А когда заезжаешь сюда, то понимаешь: нет места, от которого отойдешь в сторону и жизнь уже нормальная. Тотальный ужас.

Контрольный выстрел в Шевченко

Жизнь Бородянки сосредоточена на площади с бюстом Тараса Шевченко. Площадью гордились, а сам поселок городского типа с четырнадцатью тысячами населения молодежь вообще называла не иначе как «Бордо». Современные девятиэтажки по периметру, белое, в стиле модерн, здание дома культуры, там же краеведческий музей и центральная районная библиотека, декоративный бассейн в голубом кафеле. 

Чуть дальше пруд с плакучими ивами, несколько церквей, сквер с мемориалом советской поры: братская могила погибших в гражданской войне 1918-1920 годов, братская могила погибших в Великую Отечественную, отдельно — погребение некого Петрова Степана Григорьевича, секретаря районного комитета коммунистической партии, памятник воинам-«афганцам», памятник «чернобыльцам». Клумбы, газоны, подбеленные еще с осени деревья. 

Активное строительство в поселке начали, когда ликвидировали последствия аварии 1986-го года на Чернобыльской АЭС. У Бородянки статус четвертой зоны усиленного радиологического контроля: не было ни единой семьи, которая не приняла бы тут эвакуированных из Припяти. Спецотряд местных спасателей-пожарных тоже рванул на помощь, на атомную станцию, в числе первых. В 1994-м открыли Центр социально-психологической реабилитации по программе «ЮНЕСКО — Чернобыль». Особенно много всего предусмотрели для детей, перенесших травму. Игровой зал, спортивно-концертный, даже «любительское» издательство «Бабах» — сочинения, стихи, рисунки. Педагоги учили не бояться: плохое прошло и больше не вернется.

...Шевченко российские военные расстреляли трижды: в лоб, в висок, и контрольным, из более крупного калибра — в затылок. На дом культуры сбросили авиабомбу. Бетонная конструкция устояла, значительная часть экспонатов музея, не говоря о книгах, погибла.

Никто не способен сказать точно, сколько человек успело эвакуироваться в самом начале вторжения, сколько смогло добежать до подвалов — лифты не работали, сколько, особенно на верхних этажах, сгорели заживо. Танковая колонна зашла в поселок на «разведку» в ночь с 24 на 25 февраля, а 27 числа — основательно, со стрельбой по сторонам. Украинские медиа писали: кто-то, вероятно, из теробороны, бросил в танк не то гранату, не то бутылку с зажигательной смесью. И спустя несколько часов началась атака с воздуха. Сирены воздушной тревоги тут не звучали никогда. Самолеты и боевые вертолеты просто уничтожали центр поселка так, как будто там находился серьезный объект противника. Ни воинских частей, ни стратегических предприятий в Бородянке не было.

Казнь жилых домов

Цитирую интернет-издание «VGorode»: «По словам местной жительницы, которая стала свидетелем, стоны (из разбомбленных зданий, — О.М.) были слышны еще 8 марта. Другие односельчане хотели помочь, но оккупанты не разрешали, угрожая расправой. Один из жителей, который воевал в Афганистане, просил оккупантов дать какую-нибудь технику, чтобы сдвинуть плиту и освободить людей. Но они отказали и выгнали мужчину…» 

Разгадка зверства — хотя возможно ли такое? — требует снова напомнить о Центре социально-психологической реабилитации. С 2014 года там, кроме чернобыльцев, занимались социально-психологической реабилитацией ветеранов АТО/ООС (Операции объединенных сил), членов их семей и семей погибших украинских воинов. Все под эгидой министерства по делам ветеранов Украины. От двухэтажного особняка осталась обгоревшая россыпь кирпичей. Дома на Центральной казнили сознательно: в них, согласно логике, могли получить лучшие квартиры те, кто воевали за Донбасс.     

Бородянку освободили в первые дни апреля. Разбирать завалы вручную стали 6 апреля, после разминирования. На площади ждали. Психологи не давали родственникам бросаться в руины.  

— Понимаете, вот сейчас нашли фрагменты детских тел. Вызвали сотрудников полиции. Не могу на эту тему больше говорить, — Виктория Рубан, пресс-секретарь управления ГСЧС в Киевской области, простужена, глаза воспалены. 

Рассказывает, что в Бородянке заняты триста специалистов из сводных подразделений ГСЧС и пиротехники не только Киевской области, но фактически со всей Украины. 

— О сроках завершения работ говорить рано. Мы же понимаем: надо дойти до нулевой отметки. Только потом приступает техника, краны, бульдозеры, когда все ясно… — подбирает слова Виктория. — Если находят документы, вещи, отдают сотрудникам полиции. И уже они передают в штаб, он в школе находится. Там выписывают свидетельства о смерти, заявления на компенсацию за разрушенное жилье, за имущество.

В отдалении, за нашими спинами, малиновая стрела крана медленно несет люльку с двумя ЧС-никами в касках и респираторах. Кажется, у них груз «200».

— Двадцать два на сегодняшний день, — произносит Виктория, не оборачиваясь.

Когда я пишу этот текст, найдено уже сорок одно тело — разобраны пять многоэтажек, не подлежащих восстановлению. На очереди еще две. И привезены модульные дома.

«Дед, мы мирные люди, но это война!»

С журналистами местные жители пожилого, в основном, возраста, общаются неохотно. Боятся называть свои имена — не то что фамилии.  

— Только не записывайте! Не фотографируйте! 

Фраза, которую слышала часто: 

— А они не вернутся?

В рассказах, как правило, самое жуткое — расстрелы на улице «просто так», трупы, вокруг которых вертятся бродячие псы, грабежи — происходит с другими. Они же просто передают, что слышали, но не видели. А их, слава Богу, почти пронесло. Ну, выбили в хату двери. В погреб загнали, не велели выходить… Словосочетание «свидетель/свидетельница военных преступлений» наводит ужас не меньше того, что пережили совсем недавно. Женщина из очереди за гуманитаркой, трижды предупредив — «Я вам ничего не говорила!» — объясняет причину:

Полтора месяца ни телевидения, ни интернета, ни мобильной связи, только слухи — неясно, на каком свете, и осталась ли Украина вообще… Есть исключения. Говорят, но без деанонимизации. 

Женщина лет семидесяти (на самом деле, пятьдесят два) в коричневом пальто с капюшоном прогуливается по площади. Ждет, пока в волонтерском казане доварится плов. Запах уже щекочет ноздри.  

— Их надо уничтожать на корню! Разорвать на куски! (почти кричит) Пришли в хату шесть человек, с автоматами, пулеметом с таким кругом посредине, чи шо оно такое… Выбили двери. Спрашивают (переходит с украинского на русский язык, с издевательскими интонациями): «Почему не уехали?» — «Куда я из своего дома должна ехать?» — «В Россию. Можно осмотреть ваш дом?» — «Смотрите, никого нет, одна. Чего вы, хлопцы, здесь забыли? У вас жены, девушки есть? Возвращайтесь, мы тут хорошо жили, пока вас не принесло. Я работала, деньги получала, пенсию имела бы чернобыльскую, а вы все разорили». Они так посмотрели друг на друга, как смутились. Были среди них и козлы, и нормальные, которых погнали. «Не бойтесь, бабушка, нас!» — «Та я и не боюсь. Смотри, ко мне хату пришел, и «не бойтесь»! Моя подруга из-за вас погибла, осколком убило, вместе работали. Она вам что плохое сделала?» 

Александр, на вид около полтинника, тоже вспоминает об обыске своего дома в частном секторе:

— Искали бывших участников АТО, военных, ничего не взяли. Да что там брать… У нас даже подвала нет, только мелкий погреб под закрутки. Сидели, пока самолеты бомбы кидали, а 13 марта с женой и тестем эвакуировались в Белую Церковь. Три дня как вернулись. Хожу, не узнаю Бородянку вообще… Но потихоньку соседи возвращаются. Будем огороды сажать. Лишь бы эти не вернулись. 

Надежда Анисимовна, семьдесят восемь лет, в очереди за гуманитарной помощью:

— Хлеба месяц не видели… А как танк стрелял по дому, видели! (плачет) Мужу восемьдесят, он к ним вышел. «Дед, мы мирные люди, но это война! Продукты нужны». И еще несколько раз приходили за едой, только я пряталась, боялась.

Круглолицая Любовь Павловна, на вид лет шестьдесят-шестьдесят пять, катит детскую коляску, куда сложены пакеты с крупами, лоток яиц, бутылка растительного масла и что-то еще, что хозяйка прикрывает от завидущих глаз полотенчиком. 

— Даже не знаю, кто из знакомых жив… Они по колоннам (эвакуирующихся, — О.М.) били. Мои дети были со мной тут до 5 марта, уехали к зятю, потом решили меня забрать — а все, нельзя, танки по поселку едут и стреляют! И не выпускали уже русские никого. Вот так выгляну на улицу, увижу — лежит труп, и назад. 

В частном секторе оставались шансы уцелеть. В многоквартирных домах, которых в Бородянке большинство, — практически нет.

«Меня — нет»

После полудня в ЧС-овский шатер заглянули три девочки с рюкзаками и котом. Им, чуть не насильно, дали сладкого чаю с соломкой, а младшей еще и апельсин, который она тут же унесла маме: «Пусть на дорогу!». 

Столы уже накрывали к обеду. Спасатели выстроились друг за другом на улице. Кормил владелец кафе, модный парень в красном пуловере с засученными рукавами, он же и раздатчик: горячий борщ, второе расфасовано порциями, кусок мяса с гарниром. «На здоров’я! — Дякую!» Никто ни разу не улыбнулся. 

Старшую звали Мариной, прижавшегося к ней кота — Маркусом. Их мама, поставив на землю две сумки, разговаривала по телефону, все время кого-то благодарила. Приехали из села Соснивка Макаровского района, за двадцать пять километров. Сосед подвез. 

— Мама с сестрами теперь в Германию, обещают помочь. А мы с ним на Западную Украину. Маркуса в Германию не пустят. Он с мусорки, без паспорта, без прививок, без переноски… 

Рассказывает, как летали и падали снаряды, а танк смотрел дулом прямо в окно: забора вокруг хаты нет, вот и заехал. Подумал, что тут никого нет, наверное.

— Мы лежали на полу. Мама накрывала нас одеялами, разными тряпками. Боялась… 

Возникает пауза. У девушки тонкое лицо, брови вразлет. Она истолковывает молчание как страшный вопрос и отвечает испуганно:

— Меня — нет, нет, вы что!

Марина с Маркусом и остальные торопятся сесть, чтобы не видеть больше никогда черные остовы многоэтажек.

В три в Бородянку прибывает официальная делегация. Премьер-министр Украины Денис Шмыгаль показывает президентам Польши Анджею Дуде, Литвы Гитанасу Науседе, Латвии Эгилсу Левитсу и Эстонии Алару Карису, как выглядит «русский мир». 

— Неуправляемыми 250-килограммовыми фугасными авиабомбами уничтожена улица Центральная, — без эмоций сообщает переводчику представитель принимающей стороны. — Обезврежено 1200 опасных предметов. 

Телевизионщиков просят не «сливать» сразу же видео в редакции. Дорога до Киева долгая, информация может стать ориентировкой — президенты попадут под обстрел.  

«Что они с собой сделали?»

В командировку меня подхватили в свою машину коллеги с украинского телеканала ICTV. Мы и по поселку ходили по большей части вместе, держа слово — на неразминированные еще объекты не соваться, чтоб не добавлять лишней работы.

— Когда они только пришли в Украину, я все время думал: «Что с нами, с нашей страной делают?!» А теперь думаю, что они с собой сделали? — говорит Сергей. 

Репортер Сергей Еременко по образованию педагог. Вспоминает: лет пятнадцать назад работал в детском оздоровительном лагере, где, в том числе, отдыхали сироты из российских детдомов. Что ни история — жесть. Отец по пьянке, при ребенке, зарубил топором мать. Проспался, осознал, и на глазах у сына шагнул с девятого этажа… 

— Пытался понять, что происходит в этих русых головах. Жалко было невероятно. 

— Мальчики выросли, подписали контракты, — продолжаю я. 

Сергей не просто снимает вторжение с самого начала — документирует преступления. У него огромный архив. 

…Пожарную часть Бородянки можно узнать издалека по пробоине на каланче. Танк выстрелил на всякий случай: вдруг снайпер прячется.

— Мы тогда в подвале сидели, пятнадцать человек. Бахнуло, кирпич посыпался. Потом БМП-шки обстреляли все вокруг. Потом мы вышли, потому что работать надо — все в огне, крик, плач, — вспоминает Иван Мариць.

— В форме работали?

— Конечно. Форма обязательно, хоть немного людей успокаивало: «Наши»! Из-под завалов вытаскивали кого могли. Пока давали так называемые зеленые коридоры, сопровождали колонны с женщинами и детьми, и возвращались. До самого приказа эвакуировать личный состав.

Должность Ивана Мариця — главный инспектор отдела организации профилактической работы Бучанского районного управления ГУ ГСЧС. Сейчас параллельно занимается разминированием территории. Но и с ролью гида справляется. Показывает помещения пожарной части, где месяц квартировали российские военные:

— Два КАМАЗа мусора вывезли. На видео все сняли, конечно, только вам показывать стыдно. Воняло!..  Нет, не продукты пропали. Большую нужду справляли возле спальных мест. Но баню себе в сарайчике устроили. Как так? И перьев было, как в курятнике. Догоняли кур, били палками, в мешки бросали, а тут уже разделывали. Ноутбуки наши, другую оргтехнику, даже холодильник б/у со стиралкой украли и на краденом микроавтобусе вывезли. А технику с боеприпасами бросили. Мы обезвредили, спрятали в посадке. Будем восстанавливать в Бородянке музей, — обещает Иван, — передадим для экспозиции. 

Еще недавно у главного инспектора Мариця была комната в общежитии и любимая, с которой он познакомился накануне войны, в праздник 14 февраля. Общежитие разбито. Девушку приютила подруга в Ивано-Франковской области. Она за него переживает, пишет сообщения каждый день, спрашивает, когда уже можно возвращаться и не вернется ли в «Бордо» война. 

Иван пока не знает, что ответить.