Иван-да-Нарва

Танк и память

Советский танк Т-34 с 70-х годов стоял на трассе между Нарвой и городком на Балтийском море Нарва-Йыэсуу. Жители Нарвы очень любили этот танк, и фотография на его фоне была обязательной частью свадебных торжеств у горожан.

16 августа, несмотря на недовольство местных жителей и отсутствие решения местных властей, танк погрузили на тягач и увезли в музей в пригороде Таллинна. В тот же день снесли и несколько других советских памятников в Нарве и окрестностях.

Депутат Европарламента от Эстонии Яна Тоом, рыжеволосая, в ярких хипстерских очках, в этот день была неподалеку — в Нарва-Йыэсуу. С памятником ее визит связан не был.

— Я люблю сюда приезжать и в этом году решила своим детишкам дать отдохнуть и взять себе внуков. Но в итоге выступаю в прямых эфирах и прочих безобразиях, — со свойственной ей иронией объясняет Тоом. Ее внук и внучка в начале интервью едят за столом мороженое, а потом убегают играть на детскую площадку.

Тоом, русская по национальности, часто критикует действия эстонского правительства. Говоря про танк, она напоминает, что все снесенные памятники — собственность местного самоуправления, а городской совет депутатов решение о переносе танка не принимал (часть депутатов выступает за его сохранение, а другие боялись потерять всякую поддержку местных избирателей).

— Местные были готовы, что его уберут, и с этим все смирились, но [не понравилось] то, как это было сделано… 

На месте памятника местные жители обустроили целый мемориал — выложили в форме сердечка свечки и розы, в центр композиции кто-то положил игрушечный танк. Пока я был там, к мемориалу постоянно приезжали (и минут через 10 уезжали) на машинах всё новые и новые нарвитяне: мужчины стояли молча, сложив на груди руки, или возмущались, некоторые женщины плакали. Полиции не было.

Если не знать, что тут произошло, то легко было подумать, что на дороге разбился какой-то известный человек, и люди приезжают почтить его память.

Пожилая женщина со слезами на глазах говорит мне:

— Они сказали, что мы пойдем с вами в будущее, но как идти с ними в будущее, я не знаю… А знаю я, сколько русский народ перетерпел, сколько он построил здесь и что от этого осталось.

Она рассказывает, что приезжала сюда с мужем на свадьбу, бывала здесь на каждый День победы.

— Это наша история и наша память. Люди отдавали свои жизни, освобождая эту землю. Это такая боль! Столько людей погибло, мы понимаем, как далась эта война. [Эстонцы] же к памятнику нацистам ходят, да и на Украине Россия не просто так сделала этот шаг, — говорит женщина (представиться она отказалась).

— А вы этот шаг поддерживаете? — уточняю я.

— Это провокация, чтобы посеять рознь между русскими и эстонцами, — вклинивается в разговор ее муж. — Англосаксы хотят тут сделать вторую Украину.

Жена затыкает мужа, но сама причитает:

— Что нас ждет впереди? Сказали, что Америка произвела какой-то взрыв, а это чревато!

Мнение о том, что войну на Украине развязали США, очень популярно среди посетителей народного мемориала.

— Это по инициативе американцев всё делается! Ведь чем танк-то мешал? — сокрушается пожилой мужчина.

— Им не памятники мешают, им мы мешаем — русские. То, что мы помним, — это для них плохо, они хотят стереть нам память, — говорит статный дедушка поставленным, чуть ли не актерским голосом.

— Но вы же помните!

— Да, но боюсь, дети и внуки забудут, для чего это и сделано. Они же давно переписывают историю Второй мировой, говорят, что победили Америка и Англия, а не СССР. Мое мнение, что Эстония недолго проживет еще в таком виде, — внезапно пророчествует дед.

— Я удивляюсь, что Путин слишком миролюбивый, а то раз — и отрубил бы им [Эстонии] газ и нефть! — откликается начавший разговор мужчина.

Еще один дедушка приезжает к мемориалу на велосипеде и кладет к цветам рисунок танка с подписью: «Большое спасибо за всё! Помним и будем помнить».

— Я приезжаю сюда не только на 9 мая, но и на все праздники. У меня дед под Таллинном получил ранение, освобождал Нарву. Это ненормально, не надо память трогать. Но ничего у них не получится! Люди как ходили сюда, так и будут ходить! — говорит он, постепенно повышая голос.

— А зачем они вообще это сделали?

— Нацики у нас у власти! Лучше бы они рабочие места создавали и с электроэнергией и газом разобрались, — отвечает дед, уходя к своему велосипеду.

Две разные Эстонии

Тем россиянам, кто давно не был на родине, соскучился, но не может вернуться, рекомендую доехать до Нарвы, где почти 90% населения — русские. Первый человек в Нарве, которого я встретил, выйдя из автобуса, был парень в футболке с изображением автомата Калашникова на груди и флагом России на плече.

— У вас тут так можно ходить? — удивился я.

— А я в Эстонии ее купил, так что считаю, что можно, — ответил мне парень, укладывая в багажник машины купленные в супермаркете перепелиные яйца, — у меня и чек дома есть!

Эстонскую речь услышать в городе практически невозможно, поэтому журналист Delfi специально показал мне местный ирландский паб, где бармены и официанты принципиально говорят только на государственном языке.

Депутат парламента Эстонии и писатель Михаил Стальнухин в день переноса танка, конечно, был в Нарве — вместе со своими избирателями. Он выступает против уничтожения советских памятников в Эстонии, объясняя эти действия нацистскими убеждениями исполнителей и экономическими проблемами Эстонии.

— Люди массово задают вопросы из-за того, что счета за электричество в июле в среднем превышают счета за июль прошлого года в три или три с половиной раза. Все прекрасно понимают, что зимой будет что-то невообразимое с теплом, — говорит мне Стальнухин.

Он рассказывает, что из-за ограничения поставок древесины и газа из России не могут работать эстонские лесопилки и химическая промышленность, а из-за закрытия границ страдает местный туристический бизнес.

— На этом фоне правительству нужна маленькая, но успешная война, а успешно воевать Эстония может только с собственным народом, с соседями же это невозможно, — говорит Стальнухин и вздыхает. — Танк — это отвлекающий маневр и способ показать [эстонским избирателям], какие они молодцы.

— А чем для вас так важен этот танк? — спрашиваю я, потому что не очень понимаю, зачем чтить память погибших именно у танка, где никто не захоронен.

— Думаю, в Нарве нет семей, у которых предки не воевали во Второй мировой войне. Мой дядя-летчик погиб совсем молодым в 18 лет. Один мой дед был в эстонском стрелковом корпусе, а другой был казнен как партизан. В Гусь-Железном стоит стела, на ней есть имя Михаила Стальнухина, в честь которого меня назвали, — отвечает политик. — У каждого, кого ни ткни, кто-то воевал, кто-то погиб. Так же и с другой стороны (имеются в виду эстонцы. — Прим. авт.), но там забыли, что они воевали на двух сторонах. Поэтому страна, которая до 1991 года была страной потомков [советского] эстонского стрелкового корпуса, после этого стала страной потомков 20-й дивизии СС. Им этого просто не понять. Возможно, и вам не понять. А нам здесь это понятно.

Когда Стальнухин женился, он тоже приезжал фотографироваться у танка.

— Этот танк нам дорог, это часть нас. Был такой Герой Советского Союза Арнольд Мери, служивший в эстонском стрелковом корпусе. Я однажды ехал с ним ночью в купе, и он рассказывал, как здесь всё было сметено артиллерийским огнем и трупы не убирал никто полгода, они лежали штабелями. Что нам с этим делать? Построить памятники штабелями на все 15 километров? Танк этот всё это собой отображал, — объясняет он.

Как и любой местный, Стальнухин кивает на крест, который в 1994 году поставили в память об эстонской 20-й дивизии СС на Синимяэских высотах. 

Для нас понимание, что у людей могут быть разные мнения, существует, а для них — нет, — возмущается Стальнухин.

Я спрашиваю Стальнухина, не кажется ли ему, что после того как Россия развязала войну в Украине, советский танк стал неуместным, но он так не считает. Вместо ответа депутат рассказывает, что «на Украине очень дико обстоят дела с коррупцией и судебной системой», что «Украина не страна европейского уровня».

— При чем тут это? — удивляюсь я.

— При том, что когда [в Эстонии] выражают солидарность с Украиной, на самом деле это ненависть к России, — говорит Стальнухин, который своей интеллигентностью, смешанной с консервативной риторикой, напоминает мне эдакого писателя-почвенника.

Кажется, Стальнухин придерживается российского взгляда на происходящее в Украине, но прямо этого не говорит:

— Я должен фильтровать свою речь, поскольку от того, что я скажу, а вы потом опубликуете, зависит судьба не только моя, но и тех людей, с которыми я связан по работе.

— Но война, как бы вы к ней ни относились, идет и, очевидно, она влияет на отношение ко всему русскому.

— Ну да, запретим Чайковского, запретим Достоевского, — иронизирует депутат.

— Это, конечно, перебор, — соглашаюсь я.

— Во время прошлой войны Гете в СССР не запрещали, а Пушкина на Украине сейчас снимают. Я всегда в таких ситуациях предлагаю вспомнить книгу про «Волшебника страны Оз». Никто ведь не в курсе, что ее автор писал статьи, требующие поголовного истребления индейцев, — зачем-то напоминает Стальнухин.

Доктор истории культуры Давид Всевиов уже почти 30 лет ведет на радио передачу «Мистическая Россия» — начав когда-то со времен Византии, недавно он дошел уже до Карибского кризиса. Он считает, что альтернативы переносу танка не было.

— Когда молоко закипает и переваливается через край кастрюли, то можно выключить плиту, но толку уже никакого. Когда остаются только эмоции, тогда уже выхода нет, — объясняет мне он и сравнивает танк с Бронзовым солдатом (перенос монумента освободителям Таллинна в 2007-м вызвал в Эстонии серьезные беспорядки — прим. авт.). — Как историк, я бы хотел, чтобы мы могли спокойно относиться к прошлому, ведь мы должны помнить и плохое. Мы же не засаживаем кустарником бывшие концентрационные лагеря в Польше, мы оставляем их, чтобы не забыть, — разумно рассуждает Всевиов, но потом приходит всё к тому же неоднозначному выводу: — Но когда за памятником стоит совершенно разное понимание истории, совершенно разное понимание событий, которые [в Эстонии] произошли, нет другого выхода, к сожалению.

— Когда мы, путешествуя по Индии, видим свастику, то она не вызывает у нас [слишком негативных] эмоций, потому что она находится в своей культурной среде. Когда мы видим в новостях, как те же самые танки с буквами Z стреляют по мирным городам и людям, то содержание символа усиливается. Поэтому когда человек идет к танку класть цветы, то он не только чтит память погибших в этой войне. Он еще и оказывает символическую поддержку действиям [российских] танков сейчас, и Эстония не хочет с этим мириться, — объясняет он.

Непродуктивная русофобия

В самом конце августа художественный руководитель Русского театра в Таллинне Филипп Лось написал в своем Facebook пост, в котором обвинил Эстонию в том, что в стране после начала войны в Украине «из всех щелей полезла тухлая облезлая русофобия», а также сравнил проблемы русских в Эстонии с положением евреев во время Второй мировой войны.

Слова Лося, как выразились журналисты Delfi, «по-настоящему взорвали эстонское сообщество».

— В посте я поделился своими опасениями по поводу разгула русофобии в Эстонии, приведя в пример то, что было с евреями перед Второй мировой войной. Тогда всё тоже начиналось с «невинных» дискриминационных мер, а закончилось катастрофой — целый народ обвинили во всех грехах по национальному признаку, а потом это привело к чудовищным преступлениям, — объясняет мне Лось.

Пост вызвал большую дискуссию в эстонских СМИ, но поддержали худрука в основном русскоязычные жители страны, которые, по его словам, даже останавливают его на улице и благодарят.

— Очевидно, что проблему дискриминации граждан РФ надо обсуждать публично, так как это затрагивает интересы значительной части эстонского общества и противоречит духу свободы, демократии и дружбы между народами, — говорит Лось.

Хотя в последовавших интервью худрук Русского театра пытался объяснить, что не проводит прямых параллелей между Холокостом и визовыми ограничениями, эстонцы на него крепко обиделись. Депутат Европарламента Урмас Паэт потребовал «сегодня же аннулировать рабочий контракт и вид на жительство» Лося. Союз режиссеров и драматургов Эстонии исключил худрука из своих рядов, заявив, что тот «порочит эстонскую нацию, государство и культуру». 

При этом Лось должен был остаться работать в театре как режиссер-постановщик спектаклей.

Однако 12 сентября Янчек разорвала с ним и этот контракт.

— Она решила, что имеет право уволить меня на основании этого поста в сети, написала, что я подрываю репутацию Русского театра и даже ставлю под угрозу его существование. При этом члены Совета театра не считали нужным применять ко мне репрессивные меры, это было ее единоличное решение, — говорит Лось.

Бывший худрук театра намерен требовать восстановления на любимой работе в суде. Уезжать из Эстонии Лось не собирается.

— Действия конкретного человека не могут изменить мое отношение к коллегам по Русскому театру и всему театральному сообществу Эстонии, к стране, которую я люблю и где хочу жить дальше.

Незадолго до этих драматичных событий я побывал в рабочем кабинете Лося в здании Русского театра. Сравнений Эстонии с гитлеровской Германией он в нашей беседе не делал, но уже тогда высказывался достаточно резко.

— Отторжение всего, что связано с Россией, — разрыв всяческих культурных, научных, образовательных и прочих связей (что Эстония, как и другие балтийские страны, сделала в самом начале войны. — Прим. авт.) — кажется мне абсолютно непродуктивным. Мало того, это скорее содействует разнузданной агрессии путинского режима, чем ей противодействует. Это только нагнетает напряжение, страх и вражду. Это только разжигает агрессию, которой мы все хотим сопротивляться, — говорил Лось, крупный и на вид добродушный мужчина.

До конца лета государственный Русский театр с давлением со стороны властей Эстонии не сталкивался.

— К счастью, нас никто всерьез не пытался заставить убрать слово «русский» из нашего названия (что произошло в той же Литве. — Прим. авт.). В нашем театре в Международный день театра проходил традиционный театральный праздник, и хотя были разговоры о том, что лучше сменить место, большая часть театральной Эстонии сказала «нет». У нас здесь был президент Эстонии, депутаты — все были счастливы, все были вместе, ведь мы ощущаем себя частью Эстонии и вместе противостоим агрессии, — рассказывал Лось.

О том, чтобы прекратить финансирование Русского театра или вообще его закрыть, речь до сих пор не идет.

— Я думаю, это было бы полнейшим абсурдом, ведь наш театр — это один из тех мостов, которые реально связывают русскую и эстонскую культуру, является гарантией мира и согласия в обществе, — говорил Лось.

— Так мосты сейчас, получается, не нужны? — спрашиваю я.

— Невозможно взять и за одну ночь куда-то деть треть населения Эстонии, она ощущает себя частью страны, но русской ее частью, и этим людям нельзя каким-то декретом взять и запретить быть русскими, — отвечал худрук.

— Но театр-то закрыть можно.

— Можно. Можно еще запретить разговаривать по-русски и лишать за это гражданства. Границы человеческого идиотизма беспредельны. Но нужно отдавать себе отчет в том, зачем ты это делаешь, для чего.

Конечно, Лось жаловался на разрыв культурных связей с Россией:

— Нас поставили перед фактом: договор о культурном сотрудничестве между Эстонией и Россией расторгнут на три года, а ведь эстонское театральное сообщество своими корнями теснейшим образом связано с Россией. Многие люди, которые здесь являются непререкаемыми авторитетами в сфере культуры, учились в России, сотрудничали с российскими театрами. Сюда приезжало очень много актеров, а на гастроли «Золотой маски» рвалась вся эстонская элита. Гастроли, фестивали — всё это в одночасье стало ненужным.

Так, ближайшей зимой в Русский театр должен был приехать на постоянную работу из России драматург Вячеслав Дурненков, но увы.

— Я не могу чисто юридически сейчас пригласить на работу режиссера или актера из России, хотя мне кажется, что должны быть исключения, ведь в нынешней ситуации очень важно, какова гражданская позиция этого режиссера, как он относится к войне, в каких взаимоотношениях он находится с путинской властью. Для многих прекрасных и честных людей работа за границей сегодня — единственная возможность выжить, — возмущался Лось.

Но дело, по его словам, даже не в персоналиях, а в стратегии государства.

— То, что многие понимают как сдерживание России, с моей точки зрения, бессмысленно. Это обрывает те немногие связи, которые есть у России с Европой, у русской культуры с европейской. Люди, которые вводят все эти санкции, гребут в ту же сторону, что и Владимир Владимирович, — в сторону изоляции России, — рассуждал Лось. — Практически любое действие эстонских властей автоматически попадает в информационное поле путинской пропаганды. 

Лось считает, что местные элиты рассчитывают заработать политические очки для победы на следующих выборах, «показав, какие они сильные политики и насколько они круче всей остальной Европы противодействуют агрессии России». Худрук не оправдывает войну, называет действия российской армии чудовищными, но уверен, что целью Путина является «полный разрыв с европейской цивилизацией», и Эстония ему в этом помогает, а «это неправильно, противоестественно и вредно».

Лось напомнил, что треть населения Эстонии говорит на русском языке, и это такие же полноценные жители Эстонии, многие из которых живут здесь не в первом поколении.

— Зачем их оскорблять и жить в страхе, думая, на что завтра будут способны эти русские? Может быть, лучше максимально выстраивать коммуникацию с этими людьми, понимать и учитывать их умонастроения? Может быть, это более дальновидная политика? Если этот идиот (Путин. — Прим. авт.) завтра применит ядерное оружие, то конец наступит нам всем. И если [эстонские власти] считают, что то, что они делают, предотвращает эту угрозу, то это величайшее заблуждение, — говорил он.

Интересно, что в балтийских странах практически на всех государственных зданиях висят украинские флаги, но на Русском театре их нет.

— Кто-то может вас из-за этого обвинить в недостаточной поддержке Украины, — сказал я худруку.

— Мы Русский театр, но это не повод повесить флаг России. Но если кто-то считает, что, повесив украинский флаг, он остановит войну, то он тоже сильно заблуждается. Хочешь воевать на стороне света, бери в руки оружие и иди воевать. Хочешь помочь, бери обездоленных людей и помогай. У меня в квартире сейчас живут беженцы с Украины. Я за то, чтобы кровопролитие, убийства, взаимная ненависть прекратились как можно быстрее. Я понимаю, что это почти утопично, но я за мир, — отвечал Лось.

Он работает в Эстонии шестой год и возвращаться в Россию не хочет.

— Я уехал, потому что мне хотелось жить и работать в Эстонии. Я был в Москве не так давно, повидался с родными и друзьями, но мой дом здесь. Я искренне разделяю интересы Эстонии. Мне хочется, чтобы в этой стране всё было хорошо. Я не то чтобы засыпаю и просыпаюсь в думах о России, но о русских, живущих здесь, я волнуюсь. Это мои зрители, мои соотечественники, — сказал Лось.

Обучение впустую

Студента Нарвского колледжа Адама Алидибирова ни советский танк, ни Русский театр не интересуют, его заботят совсем другие проблемы.

— Я узнал о существовании этого танка только после того, как всё началось. Лично для меня он ничего не значит. Убрали — и ладно, — говорит он.

Два года назад Алидибиров приехал в Эстонию из Чечни, чтобы выучиться в Нарве на IT-специалиста.

— У меня была одна цель: уехать куда-нибудь из Чечни. И не в Россию, потому что там найдут. В Эстонии была программа, по которой надо было один год бесплатно учить эстонский, а потом уже получать спецификацию в IT, — рассказывает студент. — Естественно, я подумал, что это офигительная возможность, прошел собеседование, сдал экзамены и поступил.

Почти сразу после войны Тартуский университет (в чью структуру входит колледж в Нарве) наряду с другими вузами Эстонии отказался принимать новых студентов из России. Алидибирова и других студентов тогда успокоили, что их это никак не коснется, но война продолжалась, страны Балтии придумывали всё новые и новые способы борьбы с россиянами. В августе эстонское правительство решило не только не выдавать, но и не продлевать россиянам ВНЖ.

Это напрямую коснулось около 80 студентов Нарвского колледжа из России и Беларуси, потому что стандартный вид на жительство по учебе дается на три года (срок обучения), но большинству студентов пришлось потратить первый год жизни в Эстонии на обучение государственному языку.

Для Алидибирова такое решение властей стало совершенной неожиданностью.

— Я не думал, что будут [принимать решение] только по паспорту. Думал, будут смотреть на то, что из себя представляет человек. Если человек поддерживает войну, рисует Z, то понятное дело, — рассуждает он.

По словам Алидибирова, он не знает ни одного студента, который выступал бы за войну или хотя бы ее поддерживал. Наоборот, многие занимались в Нарве помощью украинским беженцам.

Тартуский университет помогать студентам отказался, и они пошли на телевидение и в печать, запустили петицию. Необходимое для рассмотрения петиции число подписей в парламенте они собрали за день. Власти затем смягчили свое решение, разрешив доучиться тем, кто уже находится в Эстонии, но после окончания обучения студенты всё равно должны будут покинуть страну.

По мнению Алидибирова, это решение никак не помогает ни Эстонии, ни Украине.

— Это абсолютно нелогично и бессмысленно. Когда мы сюда поступали, одним из критериев отбора было наше желание остаться в Эстонии и применять тут полученные знания. В итоге они набрали студентов, учили их четыре года, а сейчас их обратно отсылают! — удивляется он.

— Но ведь война началась.

— Да, можно объяснить происходящее этим, но насколько это рациональное решение? Я не говорю, что [эстонские власти] плохие. Но мне неприятно, что я потратил два года зря. Я понимаю, что есть люди, которым еще хуже, и ничего не требую. 

Алидибиров рассказывает, что за это время полностью освоился в Эстонии, хотя по тому, как он неуютно чувствует себя в беседе с журналистом, и сейчас понятно, что чеченцу это было сделать очень нелегко. В свой первый год он из Нарвы, где погрузиться в эстонскую языковую среду невозможно, ездил жить в Таллинн и в Тарту.

— Я не только язык изучаю, но и литературу, фильмы, тот же November. Я погружаюсь в эстонскую культуру не потому, что меня заставляют или мне нужно, а потому, что мне это интересно, — говорит молодой чеченец.

Он даже сделал плагин для браузера, чтобы, выделив эстонское слово, можно было сразу увидеть, как оно склоняется по падежам и как используется.

На личном уровне Алидибиров с дискриминацией в Эстонии не сталкивался. Наоборот, все хвалили его за попытки говорить на эстонском.

— К местным русским здесь такое отношение, наверное, потому что они не учат эстонский язык, не интегрируются в общество, — рассуждает он.

Я спросил Алидибирова, чувствует ли он вину за происходящее на Украине и что думает про коллективную ответственность.

— Вины не чувствую, это я могу сказать точно. Я вырос в Чечне во время войны, которую начала Россия. Как только я достиг возраста, чтобы голосовать, я оттуда уехал, поэтому в выборах и митингах не участвовал. Поэтому я не считаю, что виноват, — виноваты именно те люди, которые принимали решения, — говорит Алидибиров, признавая, что ответственность, как и все, у кого есть российский паспорт, он несет.

Бывший худрук Русского театра в Таллинне Филипп Лось тоже не считает, что ему должно быть стыдно за то, что он русский.

— При том, что я русский еврей, а теперь уже эстонский еврей, у меня совершенно нет отторжения в себе русскости. Это было бы для меня совершенно противоестественно и абсурдно. Это потеря себя, — объясняет Лось.

Он говорит, что понимает и не осуждает людей, которым стыдно, называет это их защитной реакцией.

— Я сочувствую тем людям, которым эмоционально тяжело осознавать, что их страна является агрессором. Мне это тоже очень неприятно, но на биологическом уровне это не рождает во мне всеподавляющее чувство стыда и желания отрезать от себя и выбросить на помойку всё, что меня связывает с Россией, — говорит он.

— Мне больно за свою страну, но и больно, когда ее пытаются унизить. Идея русского мира, наверное, безнадежно и надолго опорочена, но я совершенно не готов от этой русскости избавляться. В истории России есть очень много страниц, которыми я продолжаю гордиться. И война с Украиной — это всего лишь позорный эпизод, а позорных эпизодов в истории России тоже было немало, — объясняет Лось.

Домой, докторанты

Особенно Адама Алидибирова удивляет, что выгонять из Эстонии собираются даже тех студентов, которые выучились на учителей эстонского языка.

— В Ида-Вирумаа (регион, где находится Нарва и живут в основном русские. — Прим. авт.) и так огромная нехватка учителей, а они выкидывают тех, кого три года учили. Я просто не понимаю, где еще в мире нужны учителя эстонского, как не в Эстонии, — удивляется чеченец.

Такая же ситуация, как мне рассказали, с врачами, которые приехали из России, выучили эстонский, но теперь их высылают обратно.

О том, где еще нужны учителя эстонского языка, задумывается и Полина Оскольская, докторант Института общего и эстонского языкознания Тартуского университета. Она специалист по финно-угорской культуре, и вся ее жизнь в России была связана с эстонским языком.

— Я в России его выучила, я в России его преподавала (в Санкт-Петербурге на пятимиллионный город, по ее словам, было двое или трое учителей. — Прим. авт.) — рассказывает она.

С прошлого года Оскольская учится в Тарту, пишет лонгриды об эстонском русском и ведет телеграм-канал.

— У меня ВНЖ по учебе как у докторанта. Раньше люди, которые заканчивали магистратуру или докторантуру, пытались найти работу в Эстонии, но сейчас такой возможности не будет, — с грустью говорит она.

— К тому же пока решили дать доучиться, но могут ведь и передумать.

— Да, поэтому я не чувствую себя уверенно, нет ощущения, что я могу спокойно сидеть и два года писать докторскую.

Доктор филологических наук, профессор русской литературы Института славянских языков и культур Таллиннского университета Ирина Белобровцева рассказывает, что, когда принималось решение больше не брать абитуриентов из России и Белоруссии, только ректор Таллиннского университета выступил против.

— Два творческих вуза — художественная и музыкальная академии — считали, что могут себе это позволить, так как их студенты — штучный товар, но потом выяснилось, что это никому не позволено, и даже частному университету Майнор пришлось уже принятым студентам отказать, — рассказывает она.

Вместе с сотрудником кафедры семиотики Тартуского университета Александрой Милякиной Оскольская запустила в марте петицию против решения не принимать студентов и докторантов с русскими паспортами. Девушки говорят, что ее подписали около 2000 человек, в том числе эстонские профессора.

— Нам всё равно вменяли в вину, что в списке сплошные русские фамилии. Проректора Тартуского университета периодически высказывались в прессе, что петиция ничего не значит, так как не отражает позицию университета, — рассказывает Милякина. — Потом для семиотиков и философов в Zoom устроили встречу с проректорами, причем большую часть времени нам показывали презентацию про кибервойну, и как легко стать в ней жертвой, и как всякие не очень далекие сотрудники и студенты университетов по незнанию и невежеству становятся орудием. 

По словам Белобровцевой, реакция на отказ принимать студентов из России в эстонском обществе неоднозначная.

— Решение, конечно неправильное, но с ним никто ничего не может сделать, и то, что мы с вами об этом думаем, никаким образом не влияет на ситуацию. Официально сказано, что у нас черно-белая картина мира, и об этом заявила премьер-министр, — говорит Белобровцева. — Вот и председатель комиссии эстонского парламента по иностранным делам Марко Михкельсон ничего страшного в этой ситуации не видит, рассказывая мне, что 20 лет назад встретил русского выпускника Оксфорда, который оказался «чистым сталинистом».

В Тартуском университете из примерно 13 тысяч студентов только 218 россиян, хотя в прошлом году их было 359, и это число постоянно росло.

— У нас вообще не очень много иностранных студентов, потому что есть только 30 программ, на которые могут поступить люди, не знающие эстонского, — объясняет Оскольская.

По словам Милякиной, решение, на самом деле, затронуло многих, ведь все ее знакомые, кто еще остается в России, рассматривают для себя именно академический вариант эмиграции. По мнению докторантки, эстонские власти решили принять эту меру, чтобы показать, что они что-то делают, и при этом не затронуть слишком много людей.

— Но это не значит, что эти люди заслужили такое, — возмущается Оскольская.

Она признается, что не ждала от Эстонии защиты, и понимает, почему страна так поступает, но всё же хочет, чтобы принятые меры были более «милосердными».

— Я полгода выступаю против войны в Украине и довольно открыто это делаю. Это и выступления в СМИ, и появления на митингах, и финансовая поддержка тех организаций, которые в России запрещены, и работа с беженцами. Если меня сейчас вышлют в Россию, то это просто очень опасно. Я готова нести ответственность [за войну], но лучше я, наверное, проспонсирую беженцев, чем буду сидеть в тюрьме в России, — говорит Оскольская.

— Мордва, коми — они все граждане России, мы их язык и культуру любим и изучаем, но им теперь запрещен въезд, да и вообще культурные связи запрещены, — переживает Оскольская, упоминая и про людей, купивших в Эстонии недвижимость, которую теперь они не могут даже продать.

При этом Оскольской и Милякиной в Эстонии тоже очень нравится.

— Я не чувствую здесь ненависти, не чувствую отторжения. Конкретно в Эстонии были периоды взаимного напряжения между русскими и эстонцами после распада Советского Союза, когда, по рассказам местных, могли [русских] и в автобус не пустить. Всё очень сильно поменялось за эти 30 лет, и сейчас, когда вышла статья о моей истории, комментарии к ней были такие: «Неужели нельзя сделать исключение? Может быть, вы дадите этому человеку гражданство?» — рассказывает Оскольская. — Но я понимаю, что Эстония — это маленькое государство на границе с очень большой страной, у которой есть ядерное оружие. В первые дни войны здесь было страшно всем, все боялись, что начнется и здесь. И я не была исключением.

Милякина рассказывает, что для нее возвращение в Россию как для ЛГБТ-персоны — «неудачный вариант». Ее жена уже получила эстонский паспорт, а она уже год ждет, когда Россия согласится аннулировать ее гражданство.

Этнолог и профессор Тартуского университета Аймар Вентсель, лысый эстонец с татуировками, раньше часто бывал в России, а сейчас готов поддержать решение запретить российским студентам учиться в Эстонии.

— Если на это смотреть как на такую символическую санкцию, то в ней есть положительный момент. Это дает понять: извините, но ваша страна совершает преступление. Я преподавал в российских вузах в Сибири и пару раз лекции читал в Питере, и я не согласен с тем, что все российские студенты — оппозиционеры. Есть те, кто за Путина, кто против и кому это по барабану.

Профессор напоминает, что Эстония ввела запрет «с помпой», а скандинавские страны, например, запретили отправлять имейлы в Россию с университетских адресов или защищать свои докторские работы с материалами, собранными в России, но про это говорят меньше (подтверждений этому найти не удалось — прим. авт.)

— Но разве не важно, что люди приезжают сюда учиться, узнают что-то новое? Если они будут учиться только в России, то никогда ничего и не изменят в России, — рассуждаю я.

— Но есть момент моральной ответственности. Это ваше государство, это ваш президент. Это же всё идет начиная с 2014 года, и россияне сами выбирали себе эту власть.

— А если люди не голосовали за Путина? А что выборы фальсифицированы, вы в курсе? Если бюллетень с галочкой против Путина покажешь, можно учиться или как?

— Я с февраля об этом регулярно думаю. И такого черно-белого тут нет, но как сортировать хороших русских и не хороших? Я видел предложение делать это на основании селфи в автозаке, но проще временно отказывать всем, — отвечает профессор.

В ответ на вопрос о том, не заинтересован ли любой университет в талантливых студентах, в том числе из России, Вентсель отвечает, что очень многие эстонские предприниматели добровольно отказались от сотрудничества с российскими фирмами.

— Университет тоже в каком-то смысле предприятие, которое продает образование и продвигается за счет того, что у него есть талантливые сотрудники. 

Визы как привилегия

Кажется, именно Эстония в лице премьер-министра Каи Каллас в начале августа подняла дискуссию о том, что Евросоюз не должен больше выдавать россиянам туристические визы. Балтийские страны не делают этого со второго дня войны, но с легкой руки Каллас тема виз почти на месяц отодвинула на второй план даже войну. «Прекратите выдавать туристические визы россиянам. Посещение Европы — это привилегия, а не право человека», — написала Каллас в Twitter.

Закончилось всё тем, что с 19 сентября страны Балтии не будут впускать россиян с обычными шенгенскими визами, выданными любыми странами. Кроме того, балтийские политики не раз объясняли эту меру так: пусть лучше граждане России свергают дома Путина, чем отдыхают на курортах Европы.

Глава парламентской комиссии по иностранным делам Эстонии Марко Михкельсон встречает меня в своем рабочем кабинете в шортах (у него выходной) и предлагает сесть на место, где когда-то сидел посол России.

— Это хорошее сравнение?

— Нет, совсем нехорошее, — мрачно отвечает Михкельсон. В 90-х годах он был корреспондентом газеты Postimees в Москве и, судя по всему, в город тогда не влюбился. — Я уверен, что в России много людей, которые не за войну и геноцид в Украине. Но есть очень многие, которые это рьяно поддерживают. В социальных сетях мы видим много видео, на которых российские туристы ведут себя очень непорядочно, — говорит Михкельсон.

Он одобряет запрет для российских туристов въезжать в Евросоюз, «потому что россияне должны понимать, что идет война, которая будет влиять на их личную жизнь, потому что они все ответственны за нее».

Депутат говорит, что преград для тех, кто нуждается в гуманитарной визе для сохранения свободы или жизни, никто чинить не будет, но оговаривается:

— Я бы хотел видеть у россиян такую же энергию [как в вопросе с визами], такое же желание изменить что-то или сказать что-то против войны ежедневно и ежечасно, но я этого не вижу.

— Так за это штрафуют, а потом сажают, — напоминаю я Михкельсону.

— Да, это тоталитарное государство, и понятно, что простому народу очень трудно сиюминутно что-то делать. Но когда «Коммерсант» спрашивает о поддержке новой атаки на Киев и 60 процентов говорят «да», это о чем говорит? В России сейчас чистый фашизм, как [историк] Тимоти Снайдер характеризует в своем интервью Михаилу Зыгарю нынешнюю Россию. Это не просто какой-то маленький конфликт, это война, сравнимая с мировой. Запрет на въезд — это одна из тех мер, которые принуждают людей подумать о том, что происходит, и о том, в каком будущем они хотят жить, — снова повторяет Михкельсон.

Одной из жертв новой визовой политики Эстонии стал журналист архангельского издания 29.ru Ярослав Вареник. В ночь на 14 августа он сначала подвергся унизительному допросу со стороны российских пограничников (у него когда-то проходил обыск по делу ФБК), после чего его не пустили в страну их эстонские коллеги, аннулировав в придачу шенгенскую визу Вареника.

— Я не согласен с такой политикой Евросоюза, — объясняет мне журналист. — Это лицемерие со стороны европолитиков, потому что они годами спонсируют путинский режим, покупая у него нефть и газ. 

Тут Михкельсон с Вареником согласен: Эстония, по словам депутата, давно пытается убедить коллег по Евросоюзу отказаться от покупки нефти и газа в России.

— Понятно, что Россия использует поставки в Европу в своих внешнеполитических интересах. Мы это поняли многие годы назад, но к сожалению, нас не слышали. И сегодня многие наши друзья в Европе говорят, что раньше думали, что у нас паранойя из-за непростой истории отношений с Россией, — говорит он.

Вареник уверен, что декларируемых целей балтийские политики через запрет на въезд не достигнут, так как россияне все равно попадают в Европу через другие страны.

— Да и обычный российский турист — это обеспеченный человек с детьми, который вряд ли будет рисковать бизнесом и свободой ради протестов, на которые его пытаются подтолкнуть европейцы, — считает Вареник.

Власти стран Балтии всегда уточняют, что запрет на въезд не касается обладателей гуманитарных виз, оппозиционных активистов и журналистов, которые сталкиваются на родине с преследованиями. Тем не менее получить гуманитарную визу простому активисту непросто, и многие бегут в Европу именно по туристическим визам. Архангельский журналист Вареник из России бежать не собирался, он просто хотел погулять по Таллинну и «присмотреться, если всё-таки придется уезжать», и уверенности в своем будущем аннуляция визы и запрет на въезд ему не добавили.

Когда Эстония решила не пускать в страну людей с эстонскими шенгенскими визами, депутат Европарламента Яна Тоом назвала это действие «слабоумным».

— Вот мы говорим, что русские плохо борются с Путиным, и если вообще всех запереть там, то они его свергнут. Но, во-первых, в России протест есть, и немаленький. У меня масса друзей, у которых дети в автозаках пересидели по 100 раз. И сейчас мы им говорим, что они говно на палке, потому что Путина не свергли? Это вообще что? А во-вторых, это говорят эстонцы, которые терпели 70 лет [советской] оккупации и не чирикали — диссидентов [той эпохи в Эстонии] на пальцах одной руки можно пересчитать, — говорит Тоом, напоминая, что отец премьер-министра Каллас тоже был видным советским функционером.

Историк Давид Всевиов, впрочем, уверяет меня, что власти Эстонии разберутся, кому давать гуманитарные визы, а кому нет.

— Надо дать убежище тем, кто на него может претендовать. И не дать другим поехать в Париж за сумками, — говорит Всевиов. При этом он упоминает и причину, почему странам Балтии легко дается этот запрет: 

Всевиов признает, что в 1939 году никто не заставлял немецких мигрантов еврейского происхождения ехать в Берлин свергать Гитлера, но напоминает, что эстонцы, как сейчас оппозиционно настроенные россияне, тоже были заложниками СССР.

— Ничего не поделаешь. Не надо искать виновных где-то на стороне, если сами заварили эту кашу. После 24 февраля никто не знает, что тут верно, что неверно. Кто-то кого-то грабит, а мы будем говорить, что ничего не поможет? Что-то же надо делать, — говорит он.

— Наверное, эстонские власти хотят хоть что-то сделать? — цитирую я Всевиова в беседе с Тоом.

— Нельзя санкционировать целые народы. Можно делать так с режимами, предприятиями, физическими и юридическими лицами, даже с социальными группами, но не со всеми. Да и в чем смысл, если 76% россиян не имеют загранпаспорта, а половина из них никогда не выезжает даже из своей области. Кого мы этим наказываем?

Тут Тоом отвлекается на своих внуков: старшая только что ударила брата пластмассовой клюшкой, и тот заплакал.

— Дети, вы какие-то варвары. Иди сюда, я тебя пожалею, — разговаривает она с ними. — Ты просто лось, а не сестра! В СПА пойдем, когда я закончу разговор, и, если ты не будешь бить брата, я закончу его быстрее. Вот мой внук бьет клюшкой по лошадке, руководствуясь абсолютно теми же соображениями, — продолжает она отвечать на мой вопрос. — Надо хоть что-то делать, и, наверное, у него даже связь в мозгу возникла, что если сейчас он будет лупить клюшкой по лошадке, то потом пойдет в СПА. Но так же нельзя делать политику! А в Эстонии очень многие вещи так делаются. То же самое у нас происходит с газом, ведь в результате санкций цены на газ взвинтились так, что, продав меньше газа, Путин получил больше денег. Но об этом мы говорить не любим, потому что это очень неприятно. Всё это какой-то театр абсурда.

В защиту активистов

У российской активистки Евгении Чириковой в отличие от Вареника на въезде в Эстонию проблем не возникло, ведь она приехала сюда еще в 2015 году.

— Для меня жутким ударом стала аннексия Крыма. Я не думала, что ее так поддержат [люди], — рассказывает Чирикова о причинах отъезда. — Может, это покажется наивным, но я была уверена, что мы после этого выйдем дружно всем народом и победим, потому что русские не потерпят нарушения международной конвенции. Потом началась вот эта жуткая пропагандистская кампания за войну, и мне просто физически было отвратительно в этом всем находиться.

Впрочем, основной причиной Чирикова называет свое желание «развиваться как гражданский активист». В России она на тот момент была известна как организатор кампании в защиту Химкинского леса. Позже она избралась в Координационный совет оппозиции, основала сайт «Активатика», посвященный всем формам активизма в России и в других странах.

— У меня была задача помогать гражданскому обществу, и я поняла, что мне внутри России этого сделать не дадут. Еще я поняла, что на мои налоги происходит нагнетание войны, поэтому приняла решение эвакуироваться, — вспоминает Чирикова.

Эстонию она выбрала, потому что «это идеальное место для помощи гражданскому обществу России». Занимается она этим здесь и сейчас.

— У нас получилась большая сеть активистов как в Европе, так и в России. У меня такая ситуация: я вроде телом тут, а мозгом — всё равно там. Утро начинается с новостей из России, я каждый день на связи с российскими активистами, потому что занимаюсь программами эвакуации. Я верю, что это и есть та сила, которая в случае падения режима будет делать прекрасную демократическую Россию будущего, ведь у этих людей уже запрос на демократию, они понимают, что это такое и зачем это нужно, — говорит она.

После начала войны Чирикова и ее коллеги помогают бежать через Нарву в Европу российским активистам и украинским беженцам.

— У портала «Активатика» была миссия — поддерживать гражданских активистов по всей стране, которые занимались кто чем — от реновации до экологии, но после войны практически все про себя забыли и помогают украинским беженцам, которые оказались в России. У нас три шелтера открыто по миру, и везде работают русские активисты. Мне кажется, это дико круто. Мы показываем, что это полная ложь, что все россияне выбирали путинскую власть и что все ее поддерживают, — говорит Чирикова.

— Для того чтобы нравиться своим правым избирателям, они пытаются лоббировать законы, которые бы запрещали россиянам въезд на территорию Эстонии. Я знаю, что в 100% случаев, когда гражданские активисты, которым грозит уголовный срок за антивоенную деятельность, получали в Европе защиту и статус беженца, они выезжали по туристической визе, потому что получить гуманитарную визу — это практически нереальная задача. Я знаю: пробовала сама, — объясняет Чирикова.

Сейчас активистка вынуждена эвакуировать активистов в Бишкек, Алматы, а иногда в Грузию, где людей периодически разворачивают.

— Десятки гражданских активистов, борцы с путинским режимом, ждут помощи. У них есть все основания для того, чтобы получить международную защиту. С рядовыми активистами, которых некому защитить, в тюрьме может произойти всё что угодно. Я больше всего переживаю за таких людей, — говорит Чирикова.

По словам правозащитницы, из-за борьбы правых политиков с россиянами в Эстонии уже забыли даже про самих украинских беженцев.

— У нас возникают проблемы с украинскими беженцами, которых эстонские пограничники почему-то не пускают в Эстонию, и эти кейсы задвинуты, потому что темы танка и виз никак не помогут Украине победить и при этом очень сильно разделяют общество. Этим уже воспользовались путинские медиа, чтобы еще раз сказать россиянам, что их в Европе ненавидят, — говорит Чирикова.

Нарвский танк она предлагает продать на аукционе как арт-объект, а на вырученные деньги купить для ВСУ «Байрактар».

Коллективную ответственность Чирикова разделять отказывается, потому что сделала всё, что могла, еще в 2012 году, когда установила на Красной площади палатку и призывала к свержению путинского режима.

— Я прекрасно помню, как я восемь лет боролась против «Северного потока — 2», вместе с эстонским политиком Марианной Микко призывали немецких политиков отказаться от этого проекта, но они нас не слушали. Почему те, кто предупреждал об опасности коллаборации с Путиным, теперь должны нести всю полноту ответственности, что тот не ушел? А люди, которые напитывали деньгами этот режим на протяжении лет, — нет? Мне кажется, что вопрос о том, кто виноват, уводит нас в сторону и не помогает украинцам, которые умирают под путинскими бомбами, — рассуждает Чирикова.

— Эстонцы, на самом деле, совершенно не категоричны, они очень человечные, и с ними можно всегда договориться. Мой семилетний опыт показывает, что здесь чиновники с человеческими лицами, и я очень верю, что диалог возможен, — сохраняет оптимизм активистка. — На каком-то генетическом уровне эстонцы должны сейчас войти в положение, ведь они уже переживали оккупацию, а для меня путинский режим — такая же оккупация.

Надежды на это мало, потому что даже как будто бы прогрессивный профессор Тартуского университета Аймар Вентсель признается, что у него нет твердой позиции по визам.

— У меня есть в России друзья и коллеги. Например, российские панки, которые очень интегрированы в западную панк-тусовку и часто играют в Эстонии, всегда были против путинской политики. Я знаю их убеждения, поэтому не считаю, что их надо отключать от Европы, но честно скажу, что люди, кого я не знаю, мне безразличны, — рассуждает профессор. — Да, есть аргумент, что это способ для оппозиционных людей приехать в Европу, потому что у себя дома им опасно, но когда я читаю разные рассуждения об этом, то очень счастлив, что мне не надо решать [эту дилемму].

Надо сказать, что и про снос советских памятников у Вентселя нет четкой позиции:

— Я сам не очень дружу со сносом памятников, но сейчас ситуация уже настолько на штыках, что если бы был референдум, то я бы высказался за снос танка, потому что за 30 лет эти темы уже надоели.

Полис Нарва

— Для эстонцев танк — символ оккупации. Для многих русских это, конечно, символ освобождения от фашизма. Люди опасаются, что сначала разберутся с памятниками, а потом возьмутся и за нас. И в принципе, тут есть некоторый резон, — рассуждает Яна Тоом.

Она напоминает, что в Эстонии проживают 100 000 граждан России, которые сейчас чувствуют себя крайне некомфортно. В эстонских СМИ их называют «угрозой безопасности» страны.

— Если мы в состоянии войны, то, выходит, в Эстонии есть 100 000 граждан государства-агрессора. Очевидно, какой-то план, что с ними делать, существует, но о нем никто ничего не знает. Поэтому возникают всякие фантазии, — говорит политик.

По словам Тоом, «визовая история» не добавляет радости и эстонским русским.

— Не потому, что все очень заботятся о российских туристах, а потому что у нас у всех в России семьи или друзья. Моя сестра живет в Липецке, и на мое предложение приехать ответила так: «Ты мне не родственник». На сайте нашего посольства написано, что родственники — это родители, а не сестра, — рассказывает политик. — Сестру на похороны отца не пустила в Эстонию Россия, потому что она госслужащая, а теперь, когда она вышла на пенсию, Эстония говорит ей, женщине 60 лет с онкологией, свергать Путина. Это неприятно, — с неповторимой иронией говорит Тоом.

Она напоминает, что Нарва никогда не была в глазах эстонцев полноценной частью Эстонии.

— В 90-х тут были попытки референдума для создания чего-то типа ЛДНР. Это разрулили, но на Нарву смотрели очень косо много лет, — объясняет она. — Последние лет 10 предпринимались усилия по так называемой интеграции: здесь сделали Дом эстонского языка, открыли театральный центр VabaLava, бывший президент Керсти Кальюлайд целый месяц тут жила, работала, делала пробежки и общалась с людьми по-русски. Но сейчас мы вернулись обратно.

На местных, по словам Тоом, это большого впечатления не произвело, потому что эстонцы «под интеграцией понимают что-то близкое к ассимиляции, когда надо не только говорить, но и думать по-эстонски».

— Но вообще-то, право человека — говорить на любом языке. Если я плачу налоги и не лезу в депутаты, то какие проблемы? — спрашивает она.

Мнение русских нарвитян об отношении к ним Эстонии выражает депутат Стальнухин.

— У русских здесь иллюзий уже нет никаких. У нас типичная древнегреческая демократия, где есть подобие парламента, но решения в нем не могут принимать женщины, рабы и те, кто моложе 31 года. А еще есть ценз имущества, и если у тебя нет земли в достаточном количестве или какого-то количества рабов, то тебе нечего делать в этом парламенте. Вот и у нас русских избирателей меньше 9%, хотя по численности русские составляют четверть населения, — говорит Стальнухин.

Дело в том, что, по словам Тоом, в Эстонии есть «граждане двух сортов», и вторые не имеют права голосовать на выборах в парламент. Сейчас их хотят лишить права голосовать и на местных выборах (оно появилось как одно из условий вступления Эстонии в ЕС), что, по мнению Стальнухина, объясняется желанием забрать власть у Центристской партии в Таллинне, где эта умеренная сила уже давно у власти «в основном за счет этого избыточного электората».

Стальнухин знает эстонский как второй родной и еще в 1995 году получил диплом учителя эстонского языка в русской школе. Он автор нескольких учебников по эстонскому языку.

— У русских в Эстонии есть представление, что нас никто не будет спрашивать. С нашим образованием сделают всё что угодно, с нашей памятью постараются сделать всё что угодно. Конституция дает мне право выбирать язык обучения для своего ребенка, но государство говорит, что переводит всё на эстонский язык, — возмущается он. 

Получается, что некоторые называют себя демократами, а, по сути дела, являются заядлыми тоталитаристами.

Депутат настаивает, что у человека должно быть право выбора, на каком языке получать образование.

— Я как учитель русского языка совершенно точно могу сказать, что есть люди, у которых есть предрасположенность к языкам, есть основная масса в 70%, которым язык надо постоянно практиковать, чтобы не забывать, а есть 10% монолингвальных людей, в плане языка необучаемых. Я в этом городе учил примерно 2500 человек, и я это знаю, — рассказывает Стальнухин. — Переводя всех на эстонский язык, вы значительную часть людей просто лишаете возможности получить высшее образование и сделать какую-то карьеру.

Он считает, что это и является одной из целей политики образования в Эстонии: «Русских надо держать в черном теле, ведь они нужны только как дворники и водители троллейбусов». По словам Стальнухина, за 30 лет эстонское правительство не удосужилось даже сделать нормальные учебники.

— Я на пальцах объясню. Если вы будете учить эстонский язык, то столкнетесь с тем, что есть системы склонения и спряжения, и для того чтобы во всех формах получать правильные слова, надо знать несколько форм. В Эстонии только в одном словаре, изданном с 1985 года, были все эти формы, — объясняет депутат, который в 2012 году составил «правильный» словарь, но так и не получил рекомендацию Министерства образования.

По словам Яны Тоом, проблема в том, что в последнее время «размазали и без того небольшой ресурс учителей эстонского».

— Уровень владения эстонским языком в итоге за последние годы упал, а не поднялся. Я послала запрос в министерство и выяснила, что у нас меньше половины учителей эстонского языка в русских школах учились на эстонском языке и владеют им как родным, — удивляется она.

Тем не менее уже с 2023 года Эстония планирует переход большинства школ на эстонский язык.

— Я на протяжении 20 лет говорил коллегам в парламенте: «Вы можете делать что угодно, но оставьте в покое детей и стариков. Детей — в плане образования, стариков — в плане исторической памяти». Но вы понимаете, насколько для политика заманчиво, когда ты не можешь справиться с реальной проблемой, высасывать проблему из пальца и ее решать. Так происходит везде во всем мире, и в Эстонии это освоили прекрасно, — заключает Стальнухин.

Яна Тоом на вопрос о том, не поддержат ли, по ее мнению, жители Нарвы русскую армию, если она вдруг вторгнется в Эстонию, говорит, что совершенно с этим не согласна.

— У нас все знают, каково находиться в России, ведь у всех там друзья и родственники. Там свои погремушки, и все, кто хотел жить в России, уже там живут, ведь был достаточно длительный период, когда недвижимость в Эстонии была дороже, чем в условном Смоленске. Поэтому я не верю, что в случае российской агрессии тут кто-то будет ей рад.

Она вспоминает, как приезжала в Нарву в начале войны и вместе с Антоном Алексеевым, корреспондентом эстонского телевидения, рассказывала, что военная агрессия — это плохо.

— Вы знаете, пришел целый зал, но никто нас на куски не порвал. С нами, конечно, спорили, но в целом мы, как мне показалось, пришли к консенсусу, что у русских Эстонии есть проблемы, тут есть дискриминация, но мы не хотим, чтобы эти проблемы решались бомбардировками. Все же понимают, что чисто технически на этом кусочке земли, где мы сейчас с вами сидим, при нынешних методах ведения войны обрадоваться не успеешь. Это и ежу ясно.

Перспективы русского

Пожилой седовласый мужчина с черными усами Игорь Розенфельд держит в Тарту небольшой магазин русской книги «Крипта». В этом городе он окончил еще при Лотмане кафедру русской литературы, а свой первый магазин открыл в 1998 году и с тех пор занимается книготорговлей. По его словам, в Тарту живет примерно 30 000 русскоязычных, но спросом пользуются в основном детские книги.

Перед началом разговора он приносит мне три своих книги: одну — про русский консерватизм, вторую, «Третий марксизм», — «попытку формулирования современной левой идеологии», а также книгу «Эстония до и после бронзовой ночи». Розенфельд уверен, что переносить военные проблемы на гуманитарную и образовательную область неправильно, но подробно говорить об этом не готов, пока Левая партия Эстонии, в создании которой он участвует, не будет зарегистрирована.

Сносы памятников как коммунист он, конечно, не поддерживает.

— Какое отношение нарвский танк имеет к военной операции? Власть в России не коммунистическая, а программа, с которой Россия идет на Украину, — белогвардейская по сути, раз она о единой неделимой России. Но ведь и в Германии, например, заговорили о сносе памятника Эрнста Тельмана, как будто Тельман, погибший антифашист, виноват в российской агрессии. Это смещение логики, — говорит Розенфельд, который считает, что «у власти в Украине находятся радикалы, под руководством которых страна ведет себя агрессивно».

— В концепции наших правых радикалов с Россией надо было бороться. [Экс-премьер Эстонии] Март Лаар, например, издал альбом про 20-ю дивизию СС и был советником Саакашвили в 2008 году, а потом занимался Чечней, то есть наши были в первых рядах среди тех, кто работал на ослабление России в 90-х годах. Поэтому мы и сталкиваемся сейчас с такой ситуацией, — считает Розенфельд.

— Но у вашего магазина проблем не возникает, даже несмотря на множество книг про Сталина?

— Прямых репрессий против меня не было, и магазины никто не закрывал — работать давали. Всё-таки в Эстонии существует определенная свобода мнений, и хотя определенная цензура есть, она не такая, как в СССР, — признает Розенфельд.

Большинство приехавших сейчас в балтийские страны россиян удивляются, насколько широко здесь используется русский язык. За редкими исключениями на русском говорят в магазинах, ресторанах и государственных учреждениях, большинство сайтов имеют русские версии.

— Эстония говорит на трех языках, и это касается как государственных учреждений, так и коммерческих организаций. Это всех устраивает, кроме некой кучки политиков, которым кажется, что надо подчеркнуть перед эстонской частью избирателей свою эффективность, — рассуждает Лось. — И если они считают, что щелчком пальцев можно запретить людям общаться между собой на русском языке, то это верх наивности.

По мнению доктора филологических наук Белобровцевой, сейчас у русских школьников, которые идут в эстонские школы, «родной язык остается на домашне-бытовом уровне, и с переводом всего образования на эстонский язык непонятно, что останется от русского». Но быстро русский язык в Эстонии не вымрет, уверена она.

— Лет пять-шесть назад эстонский детский писатель ужасно возмущался тем, что на пачке «молоко» написано по-русски, но пока это было на уровне горячих голов. Если есть русские люди, которые не в состоянии воспринять информацию на эстонском, то информация должна быть подана и на русском. Но всё это вопрос двух десятилетий, когда вымрет наше поколение, — говорит Белобровцева, отлично знающая и эстонский.

Будущее для всех

Политолог Кармо Тюйр встречает меня за прилавком своего магазина Gambrinus в самом центре старого Тарту. Выбор крафта в его подвальчике солидный.

— По мне видно, что я пиволюб с раннего детства, — ухмыляется в пышные усы Тюйр. — Когда в Бельгии попал впервые в специализированный магазин, а у нас такого не было, я подумал, что нужно открыть нечто подобное. Сделал я это с одной единственной целью — чтобы не я таскал пиво к себе, а пиво само ко мне приходило. Так и произошло.

Тюйр управляет магазином и периодически сам стоит за стойкой уже 10 лет. В свободное от торговли время дает комментарии о внешней политике Эстонии. Тюйр, неплохо говорящий по-русски, рассказывает, что в России появились великолепные частные пивоварни, и иногда раньше у него в магазине продавался и российский крафт, но «теперь это слишком токсично».

— Мы сейчас находится в городе Тарту, который был завоеван российскими войсками 13 раз, два раза — во времена Ивана Грозного и Петра I — он был сознательно полностью уничтожен, а народ вывезен, — говорит политолог.

— Вы верите, что есть угроза повторения?

— Планы такие есть, и соответствующие конторы размышляют, куда вторгнуться, чтобы решить геополитические проблемы России. Пишут и про Латвию, и про Финляндию, и вопрос только в том, когда такие планы вынут из папки и положат на стол. Да, эта опасность есть, и она вполне реалистична, но пока Москве не до этого. Мы надеемся, что в Украине удастся отложить, если вообще не отменить эти проекты.

Тюйр уверен, что демократическая Россия в будущем возможна, только если распадется на несколько государств.

— Там все равно останутся люди, которые будут горевать и захотят восстановить былое величие, но если они не получат большинство и появятся нормальные Псковская и Новгородская республики, то, может быть, на некоторое время и уйдет имперское. Есть у меня друг-профессор, который, проанализировав все государства в мировой истории, разработал формулу распада и, введя туда нынешнюю Россию, получил 2052 год.

— За 100 лет ни один палач, ни одно решение по геноциду, по убийству людей в массовом порядке не было осуждено в России юридически. И это самая главная проблема для будущего России. Если этим не заниматься, то, к сожалению, выбраться из этой ямы, куда чекисты вогнали Россию, не получится. Именно война — очень большой шанс для России сделать это, — говорит он.

Напротив здания парламента Эстонии стоит возведенный в 1900 году Собор Александра Невского — зримый символ Российской империи, с XVIII века владевшей этими землями. Сносить храм, как памятник советскому танку, Эстония не будет, заверил меня депутат Михкельсон. Но отношение к советскому периоду в истории Эстонии по-прежнему разделяет живущих тут эстонцев и русских.

Михкельсон настаивает, что после 24 февраля никаких дискуссий о советском наследии быть не может, и до конца года все основные монументы советской оккупации будут удалены. Коллега Михкельсона по парламенту Стальнухин на вопрос о признании советского периода оккупацией отвечает так:

— Если я скажу «да», это поссорит меня с моими избирателями, которые так не считают. Если я скажу «нет», это поссорит партию с эстонскими избирателями, которые считают, что оккупация была. Эстонским журналистам на такие вопросы я всегда отвечал: «Давайте вы лучше согласитесь, что эстонцы были коллаборантами, а то как же это: оккупация была, а коллаборации не было? Выходит, что все эстонцы — лесные братья?»

Стальнухин говорит, что после сноса танка у него появилось ощущение, что с ним поступили именно как с оккупантом.

— Я здесь родился, здесь родилась моя мама, здесь родились мои бабушка с дедушкой. Вы говорите сейчас о событиях, которые закончились 30 лет назад. За это время нельзя построить страну по-новому? Сколько можно об этом талдычить? Покажите мне живого оккупанта, кто в 1944 году перешел границу и занимает какую-то должность? Вы о чем вообще говорите?

— О памяти! Вы же о ней любите говорить.

— В XVIII веке тоже была оккупация? Надо тогда сносить памятники, оcтавшиеся от Петра Первого, тот же [дворец] Кадриорг.

— Ну, в Америке сносили памятники Колумбу, — напоминаю я.

— Для меня это не показатель. Они там все малохольные придурки, и про BLM я даже говорить не хочу. В Эстонии пока что борются с теми, кто боролся с фашистами. Под Нарвой погибло около 200 000 солдат с одной стороны и 40 тысяч с другой стороны. Вся земля здесь полита кровью, а теперь памятники сносят. И кто это делает? Неужели борцы с нацистами? Или всё-таки нацисты?

По словам Лося, «не надо страшным словом «оккупация» бесконечно прикрывать не очень умелые действия властей по отношению к русскоязычному населению».

Затем бывший уже худрук Русского театра произносит практически программную речь:

— Ничего не надо оправдывать вчерашним днем. Надо думать о сегодняшнем, а лучше — о завтрашнем дне. Я вообще не люблю крайности, не люблю ненависть. В сегодняшней политической ситуации самое страшное для меня — это разрыв связей и доверия между людьми, которые нарабатывались десятилетиями. Я понимаю, что мне и людям, которые занимаются театром, потом придется по крупицам восстанавливать эмпатию, уважение к точке зрения другого человека, понимание того, что мир и люди в нем разнообразны. У каждого ведь есть своя правда, у каждого есть своя боль. Это такие вещи, которые вроде бы очевидны, но так легко отметаются, когда происходит что-то вызывающее страх. Людей нельзя упрекать за то, что они всерьез боятся нападения России, и, когда я говорю, что действия эстонских политиков — дурацкие, я понимаю, что проистекают они прежде всего из страха. Но страх — плохой советчик.