Экстремизм заботы

Экстремистская любовь в горном пейзаже

С думской трибуны молодой депутат Яна Лантратова сурово, сбивчиво и со «стариковской прямотой» вещает о попытках «врагов» победить Россию путем проникновения в детские головы. Добирается до маканинского текста и то ли от праведного гнева, то ли по какой-то иной причине путает название с «Кавказским пленником» Льва Николаевича Толстого. Рассказ Маканина «оскорбляет честь и достоинство российского солдата вне зависимости от национальности». Простой солдат Рубахин, видите ли, посмел влюбиться в пленного чеченца и свою пагубную страсть бессовестно проявил. Лантратова, естественно, по соображениям нравственности избегает приведения цитат. Но если бы она их привела, слушатели, вероятно, были бы разочарованы их невинностью: а так могут включить воображение — и, вне всякого сомнения, ужаснуться.

«Солдаты, скорее всего, не знали про то, что красота спасет мир, но что такое красота, оба они, в общем, знали. Среди гор они чувствовали красоту (красоту местности) слишком хорошо — она пугала». Это самое начало текста и своего рода наведение прицела. Как раз на «качелях» между «реальностью защищающей красоты» и «реальностью угрозы» строится весь текст. Критикуя уже роман «Асан», Аркадий Бабченко заметил: «Война… страшна тем, что там отрывает душу. Налет цивилизации очень тонок, и способность чувствовать красоту (навык под огнем абсолютно бесполезный) уходит первой, и возвращается одной из последних…» Однако психологическая «недостоверность» Маканина, «который не знает войну вообще» и никогда не воевал, отчасти и есть его сильная сторона.

Солдат Рубахин и его напарник Вовка-стрелок берут в плен юношу-боевика, которого планируют быстро обменять на проход автоколонны. Тот очень красив, и вызывает в Рубахине сложную гамму чувств. Совместный путь, очевидно, не будет простым. Во-первых, сильные теплые чувства — вряд ли хороший союзник на войне. Во-вторых, как быть, если «пленный враг» пленил тебя самого? Важно, как именно Рубахин «ухлестывает» за длинноволосым боевиком: 

Что это, если не экстремизм?

Или еще один вопиющий пример преступной мужской близости:

В «Кавказском пленном» показана очень тихая форма любви, в основе которой лежат «теплообмен» и забота. Не случайно Рубахин отдает юноше шерстяные носки, связанные матерью. Никакой роковой страсти, минимум сексуального влечения. Это не пылкая влюбленность первых месяцев отношений, но спокойная и прочная «семейная» любовь, приоткрывающая окно в мирную жизнь. Забота здесь — синоним защиты, результат преодоления ролевых отношений («свой / чужой», «властитель / подвластный») и проявления чуткости живого к живому. На тонких описаниях такой коммуникации держится и антивоенный пафос рассказа, и его конфликт. Что же победит: угроза «произведет» насилие или красота породит заботу? Финал, как это бывает у Маканина, решен в духе древнегреческой трагедии. Едва не попав в засаду к боевикам, перепуганный Рубахин убивает юношу, чтобы тот не выдал их.

Плохой хороший роман

Победитель «Большой книги» роман «Асан» — тот случай, когда серьезный автор замахнулся на серьезную тему и местами справился с ней блестяще, а местами — не справился совсем. Книгу упрекали в безликости, искусственности, вымученном языке и особенно в небрежном отношении к фактуре. Литературный критик Алла Латынина скрупулезно собрала «несуразицы»: 

Показательно, что Латыниной «Асан» при этом понравился.

Критика журналиста и военкора Аркадия Бабченко сводилась к давнему «окопному» тезису: «О войне имеет право писать только тот автор, который знает ее не понаслышке». «Разбирать все несуразицы “Асана” бессмысленно, потому что они не то чтобы “встречаются” — роман на них построен полностью. Соприкосновения с реальностью в “Асане” нет ни единого», — пишет он; и ближе к концу аргументирует вопросами «на подумать»: «Что мы хотим осмыслить из своего прошлого? Хотим ли мы его знать или хотим питаться выдумками? Что моя страна хочет знать о своей войне?»

Насколько размытой получается «картина» Маканина, показывает хотя бы то, что критики не могут понять, о какой именно из чеченских войн идет речь. По мнению Бабченко — о первой, по мысли Латыниной — о второй. Но похоже, что время действия «Асана» — промежуток между ними (войны — нет, а столкновения — есть).

Если прогосударственная аудитория ждет от писателя возвышенного мифа о герое-защитнике Родины, то значительная часть «независимой» готова воспринять всерьез только тексты документальные. В этом смысле забавно, что и «оппозиционная» критика Бабченко, и «государственническая» Лантратовой определена догматичными ожиданиями от литературы о войне. А Маканин (и на это обратила внимание как раз Латынина) решал совсем другую задачу. И в «Кавказском пленном», и в «Асане» он писал притчу. Но в романе создал еще и образ постсоветского времени, схватив одну из его главных болевых точек. Война в Чечне интересует прозаика не сама по себе, но как примета эпохи.

Майор Александр Сергеевич Жилин продает «дефицитную» горючку противоборствующим сторонам, а на вырученные деньги строит дом для жены и дочери. «Не та война, чтобы бросаться жизнью», «Куда ты лезешь, дерьмо в камуфляже, когда у тебя дома жена и дочка?.. Война — отдельно. Ты — отдельно» — объясняет герой самому себе. Первое знакомство сложно назвать приятным. Перед нами — верткий коррупционер, человек, постигший суть «войны-купи-продайки» и освоивший ее правила. Но не случайно Маканин наделил протагониста фамилией положительного персонажа Толстого.

Солдаты расплачиваются за жизнь кровью. Руководство — деньгами, когда возможно. Женщины — телами. Показательно, что едва ли не самой страшной сценой «Асана» оказывается вовсе не бой или пытки, но запись видео с пленной либеральной журналисткой (имя не называется, однако ясно, что речь про Елену Масюк). Очевидно, героиню спасут (как и в жизни), а десятки тысяч других, включая молодых солдат, погибнут.

Один из центральных сюжетов в «Асане» — приезд к герою отца и диалоги с ним. Тут Маканин вводит еще один квази-миф. Отец грезит о возрождении социализма в России путем китайской оккупации, рисуя образ «освобождения» хунвейбинами гроба Ленина-Христа. Именно тут, в диалогах, подспудно раскрывается характер Жилина. По логике, майор должен реагировать на этот треп с прохладной иронией и раздражением, но на деле сочувствует отцу и тоскует по теплым историям о его жизни, которых, конечно, не услышит. Жилин регулярно помогает солдатским матерям выкупить из ям пленных солдат. Да, и на этом наваривается. Но постепенно становится ясно, что «личная выгода» для него — только форма маскировки. Жилин боится признаться себе в том, что сочувствует «ямникам». Так же строятся и отношения майора с контуженными, которых он запрягает работать на себя. Ближе к концу отчетливо видно, что его склад как место эксплуатации — только прикрытие, а по правде — это богадельня.

Вся вторая половина книги строится на попытках майора добиться демобилизации двух «контузиков», один из которых при виде пачки денег (двигателя потребительского отношения) впадает в неконтролируемую ярость и начинает палить из автомата. Этой информации вполне достаточно, чтобы предсказать новую «древнегреческую трагедию» в концовке.

«Асан» — развернутое продолжение «Кавказского пленного». 

В их основе лежит та же, что и в рассказе, любовная забота, которая на самом деле — защита живого (едва ли не самое надежное противоядие и от войны, и от тоталитаризма). Гибель майора в конце только кажется поражением от эпохи. В реальности же это поражение самой эпохи, которое, как теперь видно, точно предсказал Маканин.