Своих бросают

Тексты, написанные изнутри острых социальных кризисов, кажется, должны быть прежде всего надрывны — этакие эмоциональные документы. А более холодной, аналитичной литературе положено появиться позднее — когда дым рассеется и отчетливо проступят начало, конец и причины, последствия. Роман Радзинского удивляет прежде всего совмещением этих ракурсов, даже с небольшим креном в сторону второго: взвешенное рассуждение сочетается с вовлеченностью, социальная панорама — с личной историей. Не только за счет проблематики, но и благодаря удачно найденному балансу книга выглядит масштабной. Соответствует и язык: задумчивый, одновременно поэтичный и лаконичный, с яркими, отточенными формулировками, вспыхивающими едва ли не в каждом абзаце.

В «Покаянных днях» несколько сюжетных линий. Всё начинается в квартире Найденовых в центре Москвы. Главной героине Асе немного за тридцать. Она — исследовательница немого кино, страдающая от невозможности выбраться из тени отца, маститого режиссера Романа Найденова, и изощренно-токсичных романтических отношений со своим бывшим преподавателем Марком Гельфандом. Супруг Аси Костя (преподаватель португальского языка) прощает ей систематические измены, но семейная жизнь складывается не слишком гладко. Пожилой отец, тот самый режиссер-авангардист, не вылезает из многолетнего творческого кризиса и будто заживо похоронен в собственной славе. Специалисты ценят имя, но снимать новые фильмы не получается: спроса нет, да и талант, кажется, поиссяк. Найденовы — трио с «факультета ненужных вещей». Профессионалы в сложных и изощренных областях, которые мало кого интересуют. Есть еще мать Аси. Она давно ментально заболела и обитает в квартире почти на правах привидения.

Привычный уклад разрушается вторжением «карлицы» Далецкой (слово «карлица» употребляется самим автором романа, поэтому здесь и далее мы следуем за текстом. Тем не менее редакция напоминает, что ахондроплазия, или низкорослость, — это медицинский диагноз. Редакция не разделяет уверенность в корректности использования его в качестве метафоры. — Прим. ред.). Она — тайная дочь Романа, у которого было немало интрижек, в том числе с провинциальной актрисой, сыгравшей главную роль в его неоцененном фильме «Надрыв» о 1990-х. Далецкая выросла в провинциальном интернате и после смерти матери (позже выяснится, что она жива) приехала в столицу к отцу. Деятельная, заботливая, правильная — Далецкая отлично умеет производить впечатление хорошей дочери и полезного члена семьи. Такой образ — часть хитроумного замысла по закреплению в Москве и устройству собственного благополучия. «Карлица» незаметно привязывает к себе Найденовых и постепенно наводит в доме свой порядок, одних членов семьи выдавливая, а других подчиняя собственной воле. Ее история, начинающаяся с взросления в интернате под Брянском, — вторая сюжетная линия книги. Показательно и то, как две эти линии меняют локации. Ближе к концу в московской квартире Найденовых будет развиваться уже история Далецкой, а линия Аси и Кости после сентября 2022-го перенесется в Турцию и Грузию. Плавное вытеснение и «ползучий захват» власти карлицей — развернутая (растянутая на весь роман) метафора нынешней России, где — не устает повторять писатель — наступило «время далецких».

В книге есть еще несколько сюжетов покороче: как, например, история про подругу Аси, воцерковленную Нину, которая помогает эвакуировать из России украинцев и преследуемых активистов, или история казахстанского татарина Файзуллина, обогащающегося на параллельном импорте и доставляющего в Москву военные грузы. Главная же из них — путь 18-летнего сына друзей Найденовых Бори Шулинского. Интеллигентный московский мальчик, много лет проучившийся в Шотландии, отправляется добровольцем на «СВО», чтобы «стать своим» на подзабытой Родине. На фронте его напарником станет гопник с погонялом Скачок, скрывающийся в армии от тюрьмы. Их взаимодействие в миниатюре повторяет конфликт Найденовы–Далецкая. Но сюжетная канва в «Покаянных днях» имеет второстепенное значение. Куда важнее психология и взаимоотношения героев.

Квартира Найденовых будто отрезана от внешнего мира непроницаемой стеной. Неторопливое закручивание гаек и планомерное «похищение России» Путиным происходит за окнами — закрытыми и зашторенными. Интеллигенция может с иронией обсуждать происходящее там, снаружи, но живет своими «сложными» проблемами — как бы в ином пространстве. Впрочем, обособление у Найденовых происходит не только по отношению к «законной Родине». Каждый из них — гражданин «мира для одного», вращается в воронке собственных переживаний и едва ли всерьез замечает посторонних — родных. Ненужность друг другу — одна из ключевых тем книги.

Размышляя о своей вольной интимной жизни, Ася отмечает:

«У меня с женщинами всегда чистое удовольствие… А с мужчинами задача привязать, доказать свою нужность. Словно я боюсь, что сама по себе не нужна. Не интересна. Потому что родителям была не нужна. И вообще никому, кроме Кости. Это мне Марк объяснил — давно-давно. Когда я спала со всеми его и своими друзьями… Словно набирала армию, рекрутировала. Переспала — поставила галочку: еще один новобранец. Еще один друг. Я ему теперь нужна. Глупость, конечно. Я самой себе не нужна». Эта же тема раскрывается в романе во множестве вариаций: скажем, в творческой ненужности Романа Найденова, для коллег давно ставшего «памятником» и именем в истории кино. Или в «брошенности» интеллигенции, до которой в 1990-е не оказалось дела ни государству, ни гражданам.

В том числе об этом фильм Найденова «Надрыв». Именно из него «выросла» Далецкая, брошенная отцом, а матерью сданная в интернат: «Она знала, что не нужна. Там никто никому не был нужен, только лежачим нянечки нужны были, но они ж лежачие. А нянечкам лежачие были не нужны. Она понимала, что нужно жить, чтобы тебе не был никто нужен». При этом Далецкая делает всё, чтобы быть «полезной» другим, таким образом ставя их в зависимое положение. Желания позаботиться о ком-то у нее нет: «Люди для нее никто ничего не делали. И она для них ничего делать не собиралась».

Похожая проблема стоит перед Борей Шулинским, который отправляется на фронт, чтобы вернуться домой «своим». Ведь «своих» «не бросают». В самом этом лозунге зашита иллюзия защищенности, которой так не хватает героям книги. Ценность для другого — своего рода защитная оболочка, невербальное обещание помощи в момент, когда не сможешь помочь себе сам. Пространство, где никто никому не нужен, напротив, напитано угрозой. «Незначимого» незачем спасать. От него и избавиться легко — особенно если станет помехой. Нет ничего странного в том, что Далецкая воспринимает реальность как враждебную, и готова на всё, чтобы от нее оборониться. Ее романный «близнец» Скачок распознает в Боре чужака по тому же критерию: 

Иллюзию безопасности создает строгий порядок. Так писатель бьет по еще одному пропагандистскому тезису: если не «сильная рука», то хаос и война всех против всех — «как в девяностые». «Время далецких» наступило потому, что путинская Россия стала как бы разросшимся интернатом, где главное условие выживания — соответствие порядку, установленному руководством. Умение подстраиваться под ниспосланные свыше и изменчивые правила — ценнейшее качество, а отсутствие собственных упрощает задачу.

Ася вспоминает разговоры с Марком о протестах 2010-х годов. Этот интеллектуальный герой-наставник эффектно рассуждал о том, как свобода, равенство и братство выродились в диктатуры «капитала», «пролетариата» и «высшей нации», а затем заявлял: «Те, кто начинали эти проекты, потеряли контроль, и проекты обрели собственную логику, собственный курс, окончившийся катастрофой. Участвуя в чём-то, ты берешь на себя ответственность за результат. Потому я и выбрал не участвовать. Ни в чём. А ты выбирай, что хочешь, но помни: тебе за это отвечать».

В итоге Ася не идет на Болотную и самоустраняется от политики, которую «не может контролировать». Ближе к концу романа, уже в Тбилиси, эта тема получает продолжение: 

Страх ответственности, присущий героям, возник не на пустом месте. Как и конформизм, он произрастает из «жизни в тени наказания» — того же «интернатского» порядка.

Еще одна важная тема — нарушения коммуникации. «Сложные» герои не умеют находить общий язык. Особенно это заметно во время встречи в Тбилиси: Костя живет прошлым и тоской по «потерянной» России, новый знакомый Аси Антон — настоящим (он помогает беженцам), Павел — будущим (проектирует онлайн-государство, чтобы навсегда избавиться от территориальных конфликтов). По большей же части герои, как и в фильме «Надрыв», молчат. Молчание в ответ — тоже форма обесценивания собеседника. Далецкая и Скачок всегда общаются манипулятивно — используют слова как оружие в своих персональных войнах с реальностью. Отлично показанные «психологические игры» Далецкой — тоже сильная сторона романа.

Давление «порядка» вкупе с ощущением беззащитности заставляет одних (Ася) «уклоняться» и «сбегать», других же (Далецкая) — подстраиваться и «агрессивно самообороняться». В интернате часто использовалось колоритное слово «сорганизовать» — принудить «винтиков общественной машины» к коллективному действию. Оно плотно вошло в персональный лексикон «карлицы». Однако самоорганизоваться — действовать сообща, давая друг другу ощущение ценности и защиту, — герои не умеют.

«Из объекта в субъекты, от созерцания к действию, от неучастия к участию — вот путь развития кино… Может, пришло время стать из объекта субъектом? Принять участие в действии, в действе, творящемся за окнами нашей квартиры? Принять участие в их жизни? Сделать эту жизнь своей?» — размышляет Ася на первых страницах. Вся ее линия — путь постепенного освобождения от «учения» Марка с его отстраненностью и жизнеотвержением. Ее поиск субъектности идет рука об руку с вовлечением в происходящее, а выращивание самоценности — с сочувствием и участием в жизни других. Эта траектория приводит героиню в совершенно неожиданное место, а Радзинский мастерски хранит интригу до последних страниц.