Трудности перевода с русского на русский

Петр Турехин. «Ландшафты утраченного времени»

«Ландшафты утраченного времени» — нечто промежуточное между экспериментальным романом и сборником. «Можно сказать, что книга — это фиксация войны в жанрах», — объясняет автор в заметках, предваряющих каждый блок. «VESNA. Свободные пути» — шпионская повесть о «суперневнятном» молодом журналисте Марате, который завербован ФСБ и должен следить за релокантами в Тбилиси, хотя сам против войны. Некомпетентность сексота-новичка вкупе с нежеланием работать на преступный режим приводят к непредсказуемым последствиям, а через трагичный текст о первых месяцах войны постепенно проклевывается не менее отчаянная ирония.

«LETO. Хрупкость» — сценарий психологического триллера о второстепенных персонажах «Свободных путей», театральном режиссере Максе и его партнерке, детской писательнице Алине. Они обживаются в Тель-Авиве, но «призрак» войны незаметно подтачивает их отношения. «OSEN. Вихрь» — зарисовки и заметки о том, как искусство может ответить на войну. «ZIMA. Алеша» — написанная, но отсутствующая в книге опера. Вместо нее Турехин на нескольких страницах анализирует и критикует собственное произведение. Финальная автофикшн-новелла «OSEN again. (Не)свободные пути» рассказывает о приезде автора-персонажа в Петербург и его восприятии той же самой и одновременно уже другой родины.

При всей дробности «Ландшафты…» — именно роман, а жанры — способ рассмотреть военное время с разных ракурсов. Но все они опираются на опыт автора, позвоночник книги. «Ландшафты…» — личный и коллективный психологический документ. Отсюда выбор языка — достоверная повседневная речь миллениалов, перенесенная на письмо почти без нарочитости. Дробность — это еще и попытка отразить «землетрясение»: прошлая реальность разрушена, новая не устаканилась, а шаткий промежуток между ними оказался удивительно долговечен. Собирательный герой книги пытается уцепиться хоть за что-то, но в раскачивающемся мире ничто не выглядит достаточно надежным.

Турехин описывает ощущения в первые месяцы войны — страх, сопереживание жертвам, отчаяние от бессилия, опустошенность, чувство вины, неловкие самооправдания, безуспешные попытки отвлечься и тоску по уничтоженной картине мира.

В тель-авивской квартире Алине, занимающейся йогой и пьющей кофе с миндальным молоком, вдруг мерещится мертвый солдат с разрубленной головой на кровати. В «Ландшафтах…» подобных сцен много. 

Внешне вокруг эмигрантов обычная мирная жизнь, но внутри всё иначе. «Нормальность» Тбилиси или Берлина кажется обманчивой, прикрывающей невидимую угрозу, а война и путинизм – слишком далекими, чтобы всерьез влиять на жизнь, но и отмахнуться от них нельзя: именно они определяют настоящее и перспективы будущего. 

К реальности, форма и содержание которой настолько не соответствуют друг другу, сложно адаптироваться. Затруднительно и выбрать стратегию: жить «по-мирному» кажется безответственным и нечестным, «по-военному» — бесполезным самоистязанием. Вынужденный эмигрант, который хочет оставаться россиянином, — человек этого рассинхрона.

«Ландшафты утраченного времени» обнажают часть расколов российского общества. Диалог с властью невозможен — она живет в ином измерении и говорит на другом языке (в романе есть хороший монолог об этом). Ее годами призывали к диалогу, но она игнорировала призывы, готовя надежную оборону от единственного волнующего ее протеста — насильственного. При этом бо́льшая часть оппозиционно настроенных россиян насилия не приемлет (как и герой-автор в третьей части «OSEN. Вихрь»). Нащупать диалог между несогласными тоже затруднительно. Расколу «уехавших» и «оставшихся» посвящена последняя часть. 

На каждого противника войны давит ощущение: он в числе тех, кто не смог остановить катастрофу. Сделать то, что отражают главные лозунги протеста – «Нет войне!» и «Россия будет свободной». При этом понятно, что шансов было немного, если они вообще были, а платить пришлось бы очень дорого. Внутренние конфликты — следствие стресса от желания и невозможности «сделать что должно».

Макс рассуждает о стыде перед теми, кто не уехал, оставшимися, фактически, в плену. Марат ведет такой внутренний монолог: «Как же я устал. Хотя какие мои проблемы по сравнению с тем, что сейчас на Украине. Я вот ел омлет сейчас и пил пиво. А там бомбят города». Алина говорит: «Во мне что-то сломалось двадцать четвертого числа, и я не понимаю, как это fix. При этом я не хочу жаловаться, всё же нам очень повезло, что мы живы, здоровы и нас не бомбят. Но ощущение, что я не могу вообще ничего говорить, имея эти привилегии. И я молчу».

Так эмиграция по сути лишает себя права на сочувствие в собственных же глазах. Острота и явность украинской трагедии, трагедий политзаключенных, нарастающая несвобода «оставшихся» — все это не отменяет иной травматичности опыта вынужденной эмиграции, который тоже нуждается в проработке. Но эмигрант вновь проваливается в зазор между другими опытами и обеззначивает собственный. Путинская пропаганда усугубила эту ситуацию, создав образ несчастного эмигранта и извратив при этом причины его несчастья. 

В финальной части вернувшийся на несколько дней (видимо, в 2023 году) герой-автор бродит по отчужденному Питеру. Встречается со знакомым, и каждый жалуется на свое «внешнее» или «внутреннее» положение. Но отношения «уехавших» и «оставшихся» лучше видны на примере в романе Антона Секисова. 

Антон Секисов. «Курорт»

«Ландшафты…» — живая и психологически достоверная, но «неудобная» книга. «Курорт», пожалуй, проще, но это лаконичный, негромкий и очень хорошо сделанный роман. Книга вышла в России, однако цензурные стеснения на ней как будто не отразились — во всяком случае, отсутствие чего-то принципиального в глаза не бросается, а бо́льшая резкость едва ли была бы роману к лицу. 

Главный герой — Митя, слегка нескладный журналист возрастом под сорок, прошедший через «Верхний Ларс», но и прежде (возможно) собиравшийся уехать. Он оседает в грузинской деревне на берегу Черного моря, ждет не то быстрого конца войны, не то собственного решения об окончательной эмиграции и тяжело депрессует. Место действия, курорт в несезон – пустота, неприкаянность, неуютное положение «между» и ожидание. Образ релокации как «тоскливого ада» в романе появляется несколько раз (царство Аида из древнегреческой мифологии находилось как раз на берегах Черного моря, это обыгрывается). 

Митя вынужден зарабатывать ведением кокетливой переписки от лица OnlyFans-модели и в этом образе дружится с мужчиной из России средних лет, фанатичным грибником. Позже эта онлайн-встреча приводит к драматичным последствиям в офлайне. Митина девушка Оля уезжать из России отказалась. Их отношения в дистант-формате охладевают. «Курорт» — панорамный роман, он предлагает читателю галерею релокантских типажей, ситуаций и переживаний. Но его центральная линия – взаимоотношения Мити и Оли. В их мировоззренческом конфликте отражается одна из вариаций конфликта «уехавших» и «оставшихся».

Митя убежден: «Мириться со злом невозможно. Если не можешь его победить, то беги». О людях в Москве думал: «Их лица, безвольные и мечтательные, выражали готовность принять и понять все что угодно». Оля неожиданно приезжает к нему в Грузию — позже оказывается, что с единственной целью: убедить вернуться. Она рассказывает о «нормальности» московской жизни и приятных потребительских мелочах, а потом предлагает завязывать с «детским садом»: «Знаешь, что тебе реально мешает вернуться домой? Ты боишься взглянуть в лицо российскому пограничнику. Боишься неудобных вопросов. Боишься, что тебя засмеет Игорь и, может, кто-то еще. Просто боишься показаться смешным и поэтому решил сломать жизнь и себе, и мне».

«Курорт» избегает однозначности — ее слова звучат не менее убедительно, чем его. Митя не такой идеалист, каким хочет себя видеть, но и не позер, а Оля — не самый прожженный циник и уж точно не ядерный госпатриот. Скорее, у них разные реакции на катастрофу. Митя отстраняется, становится «хорошим русским» и вполне безуспешно пытается сохранить достоинство. Оля адаптируется, делая вид, что ничего, кроме частной жизни, не имеет к ней отношения. На заставке ее смартфона — ее же фото. Главное, что, столкнувшись с историческим катаклизмом, они не стали ближе, а усомнились и осудили друг друга, не попытались понять. 

Самую здравую мысль высказывает персонаж типажа «юродивый», чудаковатый поэт: «В ответ Яша разразился пламенной речью, в которой увещевал, что мы не имеем права никого ни за что судить. Люди оказались в сложных условиях, их швырнули в этот котел мировой истории, и каждый плывет как умеет, каждый справляется в меру сил».

К разговорам Мити и Оли можно было бы подключить героя-автора и его знакомого из последней части «Ландшафтов…». Первый рассказывал бы про трудности и ад эмиграции. Второй — о том, что оставаться внутри — тоже ад. Поймать взаимопонимание, даже при сходстве взглядов, мешают особенности переживания общей травмы и стратегии реагирования. От трудного опыта другого проще отгородиться абстракцией, например, обобщением «уехавших» или «оставшихся», которых легко идеализировать, обесценивать и осуждать. И «Ландшафты…», и «Курорт» показывают, что поиск взаимопонимания даже на фоне общей беды ценностью не стал. А хотелось бы.