Между самодержавием и самовластием

Мы вопрошаем и допрашиваем прошедшее, чтобы оно объяснило нам наше настоящее и намекнуло о нашем будущем

В. Г. Белинский

Если история способна научить чему-нибудь, то прежде всего сознанию себя самих, ясному взгляду на настоящее 

В. О. Ключевский

В 1797 году император Павел I издает «Акт о престолонаследии», где детально прописывается порядок транзита верховной власти. Его дополняет «Учреждение об императорской фамилии», которое включает монархию в общий правовой порядок. Это означало переход от самовластия к самодержавию.

Между Петром и большевиками

Самовластие существовало все XVIII столетие (от Петра I до Павла I). Но его появление в отечественной истории связано с именем Ивана Грозного двумя веками раньше. После кончины тирана началось разложение самовластного режима. И через Смуту, после Смуты страна постепенно вползла в самодержавие — порядок в целом новый, малоизвестный (в XVI веке он только начал свое утверждение). Это самодержавие достигло своего апогея в правление детей Алексея Михайловича от первого брака — Федора и Софьи. Затем появился Петр и начал строить самовластие-2.

В Смутное время царская власть проходит стадию демонополизации. Она вынуждена ограничивать себя. Учиться сотрудничать с Земскими соборами, патриархом, «новым боярством» («старое» во многом было подкошено опричниной и Смутой). В конце XVII века самодержавие находится на грани перерождения. Экономическое процветание, сильные «польское» и «немецкое» влияния, амбиции оперившегося «нового боярства», предполагавшего в качестве альтернативы status quo аристократическую федерацию.

Петр, а впоследствии большевики, явятся похоронщиками «свободы» и «плюральности». Петровский raison d’etre, обоснование нового правления — это неудачные походы кн. В. В. Голицына в Крым во время регентства царевны Софьи Алексеевны (как у большевиков — тяготы мировой войны). В обоих случаях никакого военно-политического коллапса «дореволюционных» режимов (допетровского и добольшевистского) не было.

Петр в полной мере использует «неудачи» нового, находящегося в стадии становления, ограниченного самодержавного порядка. Столь же деспотического, «абсолютистского» (во всяком случае, в пору зрелости Алексея Михайловича), сколь умеренного и готового в определенных дозах принять на себя социальную нагрузку. Безбородый шкипер и его пьяные мореплаватели уничтожают самодержавие первых Романовых. 

В обоих случаях (XVIII, XX века) самодержавие меняют не на что-то более мягкое, ограниченное и юридически определенное, а на самовластие/единовластие. Всё полиархическое уничтожается на корню. Длительная историческая работа по обузданию верховной власти прекращается. Самовластие, опирающееся на тотальное рабство населения, заполняет собой все клеточки общества.

Помимо прочего, отбрасывается рациональный и эффективный порядок транзита власти. А ведь в последнее десятилетие существования российская монархия ограничивалась даже в случае отречения персонификатора (оно было юридически не релевантно без одобрения Государственным советом и Государственной думой, то есть обеими палатами парламента). 

Что же касается Петра I, то он своим указом о престолонаследии (1722 года) выводил процесс транзита власти из пространства права, традиции и (в интенции) религии. Тем самым была открыта дорога в мир волюнтаризма и исключительного господства силовых методов. 

Транзит власти у большевиков также проходил вне правовых рамок. Так конституировалось новое самовластие. Которое было попранием силы права и апофеозом права силы.

***

XXI век демонстрирует неизвестные в прошлом методы утверждения самовластия (на сегодняшнем языке — «персонифицированной диктатуры»). Это внесение в Конституцию соответствующих поправок. Первейшая из них — «обнуление» прежних президентских сроков Путина. Махинация облечена в основополагающее конституционное положение. По глубине цинизма это конкурирует с одновременным утверждением «традиционных ценностей» в качестве базовых для общества — и политикой поощрения беременности школьниц. При этом предполагается, что рожать девочки-подростки будут не только по идейным соображениям (во имя Великой России), но и за материальное вознаграждение. Видимо, с точки зрения властных безобразников такое положение дел не противоречит верности русским историческим традициям.

Здесь мы сталкиваемся с тем, что уже было. Опричный террор Ивана Грозного (первый опыт самовластия на Руси) щедро проплачивался. Возможность не только безнаказанно поживодерствовать, но и поживиться укрепляла палаческую истовость и беспощадность. Так же и участие в «специальной военной операции» («СВО», которую властвующие теперь открыто называют войной) поставлено на солидную материальную основу. На тех дензнаках, что получают контрактники, впору начертать «In God we trust». Такова повседневность современного самовластия. 

***

Несколько слов о теме соотношения самодержавия и самовластия. Есть ли это одна субстанция? Или самовластие попросту неправильная форма самодержавия? Его искажение?

В России мы видим в целом три разновидности монархии — самовластие, самодержавие, ограниченная парламентская монархия (к ней после первой революции 1905 года страна только двигалась, но перспективы были столь очевидны, что об этой форме правления позволительно говорить как о факте, имевшем место).

У Василия Ключевского есть формула: «напрягать свое самодержавие». Скажем, Алексей Михайлович «не очень» напрягал свое самодержавие, а его сын Петр — «очень». 

Вообще, если вынести за скобки парламентский режим (в начале XX века он, как мы уже сказали, был в повестке дня) и всякого рода недолгие переходные периоды, то история России сводится (может быть сведена) к конкуренции самодержавия и самовластия. При этом самовластие являлось (в том числе) бунтом против самодержавия. 

Переход к самовластию — это «обнуление» фундаментальных правил (религии, традиции, организации элит и т. д.). Это аннигиляция всех посредующих структур, разгром привластных групп. Отказ от истории через утверждение «самовластца» персонификатором «исторического разума». Самовластие есть сведение властных технологий к голому насилию и упрощение наличной реальности (Георгий Плеханов называл Ленина «гением упрощения»).

Как уже отмечалось, самовластие предполагает тотальное закрепощение всех социальных групп и переформатирование относительно автономных в безусловно зависимые. Расходным материалом самовластия являются общество, духовные ценности, природные богатства. Самовластие отменяет время (там на календаре всегда «1984»). 

***

Российская история знает несколько способов преодоления самовластия. Можно от отчаяния броситься в Смуту, «войну всех против всех». В непредсказуемую асоциальность, «волю вольную», которые не менее страшны, чем само самовластие. Смута — это когда каждый индивид или социальная группа ощущают себя персонификаторами самовластия. И до поры до времени, пока не начнут тонуть в крови и не устанут, не нуждаются в единственном «самовластце».

На своем языке точно и образно сказал об этом Николай Чернышевский: «Каждый у нас … Батый. Но если каждый из нас Батый, то что же происходит с обществом, которое все состоит из Батыев? Каждый из них измеряет силы другого, и, по зрелом соображении, в каждом кругу, в каждом деле оказывается архи-Батый, которому простые Батыи повинуются … безусловно» («Апология сумасшедшего»).

Другой путь ведет к самодержавию. То есть к такой социально-властной системе, которая признает ограничительные и дисциплинирующие рамки религии, традиции, закона и т. д. Строительство самодержавия предполагает социально-властную инженерию. Умение договариваться с соборами («землей»), аристократией, церковью. Признавать необходимость просвещения, лучи которого проникают в «Святую Русь» из Европы. 

Подчеркнем: все эти самодержавия и самовластия суть идеальные модели («типы», сказал бы Макс Вебер). В чистом виде они не существовали. И поэтому в самодержавном порядке мы можем обнаружить элементы самовластия, и наоборот.

К тому же, историческая реальность (наличное бытие) не знала этих методологических различий. Случалось, что нападки на cамовластие подрывали cамодержавие: здесь в первую очередь имеются в виду дворцовые перевороты XVIII века. 

А в начале XX века либералы (в широком смысле) боролись с остатками самовластия — но одновременно доставалось самодержавию. Тем самым отчасти препятствовали (или мягче: затрудняли) эволюции самодержавного порядка в сторону парламентской, конституционной монархии. Полагая, что ведут борьбу со старым, отжившим, наносили удары и по новому, становящемуся. Разумеется, этот мой вывод в целом ни в коей мере не дезавуирует деятельность российских либералов. 

Самовластие-2 заканчивается, как уже отмечалось, «Актом о престолонаследии» и «Учреждением об императорской фамилии» Павла I. Сам по себе этот император был вполне подходящей кандидатурой для организации нового самовластия. Но в историю вошел как родоначальник нового самодержавия.

***

Монархия XIX века постепенно облекалась в законы. Она не стала правомерной, однако — безусловно — «закономерной». К 1904 году — через эмансипационные реформы Александра II, экономический подъем Александра III — она была совершенно готова к переходу в новое качество: начальной парламентской (конституционной) монархии. 

1904 год назван не случайно. У Николая Александровича и Александры Федоровны рождается мальчик, престолонаследник. Как будто после долгих лет ожиданий и разочарований природа пожелала поддержать классический принцип трансляции монархической власти — от отца к (старшему) сыну. И Николай II перестал быть продолжателем дела Александра III, став новым Александром II (от отца — к деду). Оказалось, что он готов к фундаментальным реформам, готов (пусть без энтузиазма) допустить общество к управлению страной. 

В 1904 году также началась дальневосточная война, неудачный ход которой потряс социально-властный порядок России. Война как бы подчеркнула неэффективность и несправедливость самодержавия. «Всем» стало ясно, что оно отжило свой век. В повестке дня стояли: конституция, правовой строй, отмена ограничений по религиозной принадлежности, свобода совести, социальные гарантии быстро растущему рабочему классу, аграрная реформа (прежде всего, преодоление кризиса «оскудения» крестьянства центрально-европейских губерний) и т. д. 

«Российское самодержавие прекратило свое существование с публикации Манифеста 17 октября 1905 года», — писал Георгий Вернадский. Этот замечательный историк, обычно осторожный и сдержанный, здесь немного спешит. Манифест действительно декларировал закат самодержавия, но еще не полностью отменял его. Главное, что он решительно открывал эпоху строительства в России конституционной монархии, ограниченной парламентом. И в этом его рубежная роль схожа с павловскими «Актом…» и «Учреждением…». 

Однако последнее десятилетие романовской монархии было эрой не только интенсивного раскрепощения населения империи, не только роста благосостояния миллионов, не только очевидной эволюцией самодержавия в сторону конституционно-парламентского демократического порядка. Философ Георгий Федотов говорит, что «все новейшее развитие России представляется опасным бегом на скорость: что упредит — освободительная европеизация или московский бунт, который затопит и смоет молодую свободу волной народного гнева. Читая Блока, мы чувствуем, что России грозит не революция просто, а революция черносотенная. 

Итак, черносотенная революция (Октябрьская и то, что за ней последовало, — напомним, что П. Б. Струве различал белое и красное черносотенства; к последнему он относил большевизм) обрывает постепенный переход к парламентскому строю. Зарождается новое самовластие, уже в не монархических формах. Устанавливается террористическая диктатура, по своей тотальности и необузданности не имевшая аналогов в новой истории. Здесь самовластие достигает своего апогея. И, главное, показывает, что способно менять обличье и сохранять (преумножая) «агрессивно-послушную» суть. Но оно не сумело удержаться в наиболее оголтелом виде. И после смерти главного «самовластца», Архи-Батыя, мутировало в более мягкий порядок (это переход от коммунистического режима — 1 к коммунистическому режиму — 2), описанный в предыдущем материале для «Новой-Европа»).

***

После нескольких десятилетий размягченного самовластия (коммунистического режима — 2) и кажущейся его гибели в конце 80-х — начале 90-х годов XX века оно возвращается в российскую историю. Практически это означает диктатуру и рабство. Теоретически же ставит вопрос о природе самовластия. Которое — поверх исторических барьеров — вновь заполняет российские просторы, умы и души граждан России.