«Или сдохну на войне, или на паперти в Казахстане»

«Я не хочу ничего знать — ты улетишь отсюда завтра утром»

Андрей, 38 лет, Москва

Когда началась война, нашей с женой первой реакцией было — бежать. Казалось, что не может быть такого, что в 2022 году Россия нападет на страну в Европе, а весь мир будет просто наблюдать. Мы думали, что либо это через несколько дней закончится само, либо на Россию сбросят ядерную бомбу. Поэтому мы бросились искать билеты, чтобы улететь из России хоть куда-нибудь. Но билеты стоили космических денег, мы всё оттягивали покупку, и в итоге паника улеглась, мы обнаружили, что многие наши знакомые точно так же остались в Москве.

А когда в сентябре [2022 года] объявили мобилизацию, жена уже без вопросов, пока я был на работе, купила мне билет в Армению. Когда я вечером пришел домой, ее всю трясло от страха. Я на нее наорал — я работаю окулистом в городской поликлинике, я не могу работать удаленно. Но жена сказала, что уже позвонила моему начальству и договорилась об отпуске. Я был ужасно на нее зол за то, что она сама всё решила за меня, спросил: «И что мы, по-твоему, будем делать через десять дней, когда отпуск закончится, а война — нет?» 

Я никогда ее не видел в таком состоянии, она даже не материлась при мне никогда. Потом мы немного успокоились, и она сказала: «Андрей, ты нужен мне живым. Поживешь на наши накопления, займем у родителей, возьмем кредит, но убивать людей, Андрей, ты не поедешь. И умрешь своей смертью в 90 лет, после меня».

Я поехал в Ереван, а жена осталась в России. Со мной уехать она не могла, потому что мы растим сына, он аутист. Ему 15, и любая смена обстановки для него — жуткий стресс, сводящий на нет весь прогресс, которого он достигает благодаря невероятным усилиям моей жены. По этой причине мы даже в отпуск почти никогда не ездили, проводили его дома, в [московских] парках и кафе. С тех пор как мы узнали о диагнозе сына, жене пришлось уйти с работы, она работала преподавателем в танцевальной студии. Она всё время посвящает сыну, водит его на занятия, [она] всегда с ним.

Я пробыл в Ереване полгода, за которые меня, конечно, уволили с работы. Меня уволили в первый же месяц, когда узнали о моем отъезде. Брата жены вскоре после моего отъезда мобилизовали — в феврале мы узнали о том, что он погиб, его взорвали в танке. Хотя мы до сих пор не получили его тело. Когда пришло письмо о смерти брата, жена впала в панику, ей казалось, что, как только я пересеку границу обратно, меня сразу призовут. Однажды перед сном она написала мне: «А даже хорошо, что Сережа аутист, зато у нас его не заберут [на войну]».

Всё это время я был в Армении только потому, что жена умоляла меня не возвращаться. Она уговорила свою мать взять кредит — сама она не могла, потому что не работает, — и передавала мне деньги на жизнь. Я снимал квартиру с еще троими мужиками из Москвы. Устроился разнорабочим за копейки. Потом местный мужичок поднял шум, что могли бы взять на работу своих, а взяли русского, и меня попросили больше не выходить. Но мне и без того было очень тяжело жить вдали от жены и ребенка. Она по телефону говорила, что отлично справляется без меня и чтобы я оставался там до конца войны.

Но если сначала мне казалось, что война закончится быстро, то в феврале 2023 года я уже понимал, что она запросто может длиться еще хоть пять лет, хоть десять, и очень хотел вернуться к жене. Она меня уверяла, что с сыном всё хорошо и что он даже стал спокойнее, но мой отец мне рассказал, что всё с точностью до наоборот. Однажды получилось так, что я только что вечером поговорил по телефону с женой, она мне рассказывала, как у них всё хорошо и как она прекрасно со всем справляется. А позже я созвонился со своим отцом, и он мне сообщил, что сын буквально лупит ее, не слушается, и он заметил, как она вытирала слезы.

Она очень разозлилась, но я понял, что она очень рада, что я вернулся. Мы с десятого класса вместе. Мы вообще никогда дольше чем на несколько дней не расставались.

После того как я приехал, мы вернулись к прежнему ритму, и я выдохнул. Паника по поводу мобилизации стихла — я просто запретил себе думать о будущем. Устроился в частную больницу. Месяц назад узнали, что жена снова беременна. Мы обрадовались, мы давно хотели дочку.

Мы с женой всё еще считаем плохой идеей оставаться в России, но, мне кажется, негласно мы оба уже приняли решение остаться. Мы очень привязаны к России: наш сын получает поддержку от российских фондов, которые помогают детям с РАС (расстройством аутистического спектра). И я знаю, что никто из тех, чьим детям помогают фонды, не уехал. Больные дети в этом плане не оставляют своим родителям выбора.

Мы заставили себя не думать о том, что меня могут мобилизовать, но иногда мысли всё равно лезут. Как-то лежали с женой в постели перед сном, она спросила меня: «А если скажут убивать, то ты что, правда сможешь убить живого человека? Его же тоже кто-то любит, он же чей-то сын». Я и сам об этом думал. Ответил честно, что не знаю, правда не знаю, но очень бы не хотел.

«Придется стрелять друг в друга? Я стараюсь этого не представлять»

Игорь, 25 лет, Ростов-на-Дону

Когда в сентябре [2022 года] объявили мобилизацию, моя мама не выдержала, отпросилась с работы и прибежала домой. Вызвонила отца [с работы]. У меня был выходной, я работаю консультантом в Сбербанке. Сели, стали обсуждать, что [со мной] делать. Денег у нас в семье не много: я получал 36 тысяч рублей, мать в школе (она работает учительницей географии) — 24 тысячи, и отец на заводе — 22. За границей я был только однажды, позапрошлым летом, со своей девушкой в Турции.

Их забрали из дома, а через несколько месяцев вернули в цинковых гробах. Она очень часто об этом вспоминает и, несмотря на то, что столько лет прошло, нет-нет, а иногда плачет всё еще.

Мы прикинули, что единственный доступный нам вариант — это Казахстан. Мать собрала мне сумку, они с отцом сняли деньги, которые откладывали мне на свадьбу, 150 тысяч рублей, и на следующий день я уехал. Аренда жилья и сама жизнь в Алматы оказались гораздо дороже, чем мы думали. Я еле-еле снял комнату в трехкомнатной квартире на окраине, [в переводе] на рубли она стоила 20 тысяч. Это огромные деньги для меня. Тысяч по 13–15 я тратил на еду. Учитывая, что при этом ничего не зарабатывал. Устроиться на работу там — ни официально, ни нелегально — мне не удалось. Парни, с которыми я познакомился там и кое-как сдружился на почве общего охуевоза, постепенно стали возвращаться домой — кто уже через пару недель, кто через несколько месяцев.

Через три месяца я съехал в комнату подешевле и похуже. Жил в шестиметровой комнатушке, спал на детской какой-то кровати, смотрел маленький телевизор с «жопкой» — выпуклый, старого образца. Я прожил в Алматы пять месяцев, за это время мать взяла подработки, стала шить вещи на дому ночами, потом взяла в кредит 80 тысяч, чтобы прислать мне денег на дальнейшую жизнь в Казахстане. Это было ужасно. Родители никогда не брали кредиты, всегда копили и только потом покупали что-то дорогостоящее — телевизор, диван, стиралку. Отец всегда был категорически против кредитов. А тут… Помимо того, что было ужасно жалко родителей, мне просто хотелось домой. Моего бывшего сокурсника мобилизовали, но многих других — нет, и они жили как обычно. Моя жизнь в Казахстане была как в тюрьме. Не живешь, не работаешь, не видишь друзей, просто прячешься. Да я был в таком стрессе, что мне неделями не хотелось вставать с этой кровати. Я один в чужой стране, и непонятно, когда я вернусь домой.

В мае я вернулся в Ростов. Я не уверен, что будет новая волна мобилизации, но если всё-таки будет, значит, буду прятаться где-то внутри [России]. Мать с отцом за меня волнуются, мама часто плачет, пьет валерьянку и пустырник. Отдельный пиздец в этой истории — тот факт, что вся мамина родня живет в Украине, и моя мама сама украинка по крови. В Харькове живет мой двоюродный брат, сын родной сестры моей мамы. Мы все каникулы и Новые года проводили вместе, но после начала войны ни разу не общались. 

Что поделать. Я решил, что уезжать куда-то, без возможности зарабатывать там деньги, не вариант. Если, конечно, ты не Рокфеллер. Кто-то может уехать, кто-то нет. Я еще думал поехать куда-то учиться, одна знакомая так уехала в Болгарию. Но я никогда не преуспевал в учебе, я не говорю по-английски, так что этот вариант тоже не мой.

«Есть предчувствие, что меня [призыв] обойдет стороной»

Владислав, 29 лет, Пятигорск

За осень и зиму 2022 и 2023 года на войне погибли пятеро моих знакомых. Если я правильно понял, им пришли повестки, и они сами пошли в военкомат. Я не могу объяснить, почему. Ну, это простые ребята, они не знают, как не пойти, если зовет не кто-нибудь, а военкомат. [Им] страшно, что если не пойдут, то будет какое-то ужасное наказание. Я был на их похоронах, трое приехали в цинковых гробах, их не открывали на прощании. Сашку хоронили в открытом гробу — я его даже не узнал. У него ушей не было, и все лицо как будто не его. Я даже глянул в церкви на нашего общего товарища вопросительно, он мне кивнул, типа: «Да, это он [Саша]». Артёма узнал, его лицо вообще не задело, он как будто просто спал, но у него не было ног.

После похорон выходим, моя [девушка] говорит: «Давай уедем?» Я говорю: «Давай». Но, конечно, я понимал, что никуда мы не уедем. Не хотел просто ее волновать. Она работает мастером по бровям и наращивает ресницы, я строитель. По нашим местным меркам, мы оба неплохо зарабатываем: она — когда 30, когда 50 тысяч, я — в районе 80, но бывает, что задерживают или вообще наебывают и не платят месяцами. Мы стали смотреть разные варианты, но даже в ту же Армению или Грузию попробуй переедь. Пока найдешь работу… За какие деньги снимать жилье? А если не найдем работу, возвращаться? Тогда какой смысл? Просто так потратить деньги на переезды туда-сюда. Да и жить совсем одним в чужой стране тупо страшно, честно говоря. Для меня это дико. Выбор [мой] выглядит не так, что остаться в России и погибнуть на войне или уехать и счастливо жить за границей. 

А еще, возможно, уеду в Казахстан, окажусь там на грани [бедности] и всё равно вернусь в Россию и [вскоре] окажусь на войне. Поэтому я решил оставаться дома и, если повестка придет, то просто прятаться здесь где-то.

Я слежу за всеми новостями, которые касаются войны и новых законов. Конечно, мне очень страшно. Конечно, я совершенно не готов и не хочу на войну. [Происходящее] всё еще не укладывается у меня в голове. На какую еще войну я должен поехать? Кого защищать? Но что я реально могу сделать? Как я буду жить в другой стране? Никто из моих знакомых никуда не уехал. Не потому что такие пидорасы и хотят воевать, просто уехать нереально. Я думаю, это очередная история про неравенство. Те, кто раньше хорошо жил, те имеют накопления, уезжают и дальше живут нормально. А у кого раньше ничего не было, на какой шиш они уедут? А если и уедут, то пробудут, пока деньги не закончатся, и вернутся. От войны не убежишь. Но вот лично мой мозг отказывается верить в плохое: есть предчувствие, что меня [призыв] обойдет стороной. (Стучит обо что-то твердое трижды)