В поисках триединого Запада

За последние десять лет мир неузнаваемо изменился. Испо­льзовав для ук­репления своей личной власти захват «сакрального» для Рос­сии Крыма, Пу­тин запустил маховик войны и террора, приведший к ново­му изданию евро­пейского фашизма, — на этот раз в стране, обладающей всем тем оружием, до создания которого прежние фашистские режимы не дожи­ли. Западный мир — сейчас это пора признать — проморгал становление авторитарной России. Отчасти это случилось потому, что, в отличие от тоталитаризмов ХХ века, ее правители не излагали изначально своей программы, год за годом трансфор­ми­руя российское общество, в котором отсутствовали элементы солидарнос­ти и способность к коллективным действиями. Отчасти это было обусловле­но тем, что западные державы во многом были ответственны за постсоветский период развития России, и до поры до времени убеждать себя в том, что она является «нормальной страной», было делом профессиональной чести.

Как бы то ни было, сегодня мир довольно уверенно сползает к конфрон­тации, в которую, если она будет временно заморожена, а не надежно прек­ращена, рано или поздно окажутся втянуты все. Можно ли справиться с раз­рушительным трендом и создать новую устойчивую конфигурацию до оче­редной глобальной войны — ведь по ее итогам (в отли­чие от 1918 и 1945 гг.) упорядочивать, скорее всего, будет просто нечего? Я хо­чу поделиться некото­рыми размышлениями на этот счет, приглашая читате­лей к дискуссии и ни в коем случае не настаивая на собственной правоте.

Причины кризиса

Отношения между Россией и Западом всегда были очень запутанными — и прежде всего потому, что стороны не могли понять, кто они есть друг дру­гу. Европейская цивилизация всегда была и едина, и расколота; ее части порой подпадали под власть внешних сил: Иберийский полуостров с VIII века долго контролировался арабами, Восточноевропейская равнина с XIII века — монго­лами, Греция и Балканы с XV века — османами, что не мешало считать все эти территории и населявшие их народы европейскими. Все великие державы Ев­ропы рано или поздно оказывались организованными как империи со зна­чительными по масштабам колониями — и российская монархия во многом повторяла динамику их развития. До начала Первой мировой войны или, по словам историка Нила Фергюсона, the War of thе World, Россия была одной из европейских империй — конечно, со своими особенностями, но у кого ж их нет. Крушение многих архаических империй в конце 1910-х годов, возникновение в России коммуни­стического режима и первая фашизация Европы провели новые раз­делительные линии, которые и определили современную нам реальность.

До 1914 года мир представлял собой евроцентричную конструкцию, в серд­це которой находились крупные европейские nation-states; на восток и запад от них лежали основные, говоря словами экономиста Ангуса Мэддисона, European offshoots (европейские отпрыски) — Россия с ее континентальными колониями и созданные европейскими пере­селенцами Соединенные Штаты; к югу простиралась периферия, миллионы жителей которой держались в подчинении мизерными силами метрополий. После 1945 г. Европа оказалась разделена надвое, две «европейские окраины» стали доминирующими сверхдержавами, а освободившийся Юг превратился в зону бедности и хаоса. Крах коммунизма и распад Советского Союза созда­ли совершенно новую диспозицию, которая, как сейчас кажется практически очевидным, несла в себе семена неустойчивости и дезорганизации.

Если бы горбачевская перестройка была завершена так, как она, вероят­но, задумы­ва­лась, конструкция более чем столетней давности могла быть вос­становлена: по состоянию на середину 1990-х годов США, Европейский Союз и обновленный С[СС]Р, не разделенные идеологическими различиями, пред­ставляли бы «большую тройку», способную определять мировой порядок как минимум до середины XXI века. Но распад Российской империи в ее советс­ком обли­чьи исключил подобное «равновесие». Оказавшись слишком мале­нькой для равноправного члена «тройки» и слишком большой для одного из компонен­тов Европы, Россия была во многом отброшена к границам и ста­ту­су середи­ны XVII века — то есть к состоянию, которое в свое время отделя­ли от войн за Азов и Ливонию какие-то полвека.

Запад, увлеченный идеей «конца истории», не учел неустойчивого харак­тера­ возникающей конструкции (как не учел он последствий подъема Китая, масштабов глобальной миграции и многое другое). Европа радостно приня­ла в свой состав страны, оторванные от нее Советским Союзом (типа Восточ­ной Германии, Польши, Чехии и Прибалтики), с трудом инкорпорировала «цивилизационно чуждые» Румынию и Болгарию, и остановилась в целом на границах 1918 г., считая территории бывшей Российской империи странами, не относящимися к Европе «по праву», и могущими быть принятыми в союз только за особые и исключительные заслуги. Последствия не за­ставили себя ждать: как и после прежних поражений, Москва задумалась как минимум о реванше — и если коммунистическую Россию удалось в 1920 г. остано­вить на Висле, то новую фашистскую в 2022-м — на Днепре; однако сам по себе Drang nach Westen не сильно изменился ни по идеологии, ни по методам.

Сегодня я рекомендовал бы не искать виноватых в случившемся (ими на всех этапах истории оказывались проигравшие, и на иное не стоит рассчиты­вать) — скорее следует задуматься о том, каким может быть мировой порядок, который рано или поздно сменит бардак рубежа тысячелетий.

Неустойчивость миропорядка и поиски нового баланса

События последнего десятилетия со всей очевидностью показали только одно — неустойчивость нынешней конфигурации. При этом они вовсе не за­дали четкого и неизбежного вектора дальнейшего движения, оставляя здесь два полярных варианта, которые я бы определил как «вперед» и «назад».

Путь «вперед» предполагает закрепление главной разделяющей прежний евроцентричный мир границы вблизи нынешних линий, в значитель­ной ме­ре повторяющих рубеж между капиталистическим и коммунистическим ми­рами в Европе по состоянию на август 1939 г. В рамках этого сценария до­во­льно быстро возникнет новая биполярная система, лидерами которой ока­жутся, с одной стороны, Соединенные Штаты, а с другой — Китай, чьим вас­салом станет извергшая себя из евроцентричного мира Россия. Такая система может быть достаточно устойчивой — помимо политической бипо­лярности, она может базироваться на двух моделях глобализации, особенных методах расположения к себе союзников и относительно понятных «системах ценно­стей». Однако это будет первый в истории мировой порядок, в кото­ром один из основных бенефициаров окажется представлен «незападной» державой, и первый за последние триста лет, в котором Россия не будет играть значимой роли. Принимая во внимание объективные экономические тенден­ции, соот­ношение населения различных регионов мира, не слишком высо­кую эффек­тивность государственного аппарата развитых стран и всё более странные представления их политических элит об исторической и социаль­ной спра­ведливости, я бы предположил, что реализация такого сценария на протя­жении ближайших ста или чуть более лет приведет к поражению кол­лекти­в­ного Запада и упадку его глобальных роли и влияния.

Путь «назад» предполагает переформатирование евроцентричного мира в конструкцию, напоминающую существовавшую в начале ХХ века. Европа, Северная Америка и Россия в этой ситуации могут не только хорошо допол­нить друг друга в экономическом, ресурсном и даже военном отношениях, но и сдержать поднимающийся Китай, а также получить эффектив­ные методы влияния на различные сегменты «мирового юга» (часть которого имеет тес­ные связи с бывшими метрополиями на языковом и куль­турном уровне, часть помнит времена социалистических экспериментов, и т. д.). На­конец, форми­рование такого альянса поставит точку в исто­рии конфликтов внутри евро­центричного мира и сделает по­пытки ревизии нового порядка неэффектив­ными. Однако нельзя не видеть, что 

Дополнительным препятствием является и то, что концепции «возвращения к истокам» в эпоху постмодерна изна­чально непопулярны, и кажущийся консерватизм проекта может пере­весить его позитивные черты. Однако против скептического восприятия име­ются и возражения.

В поисках «триединого Запада»

Нынешняя ситуация настолько рискованна, что требует безэмоцио­наль­ного анализа, ориентированного исключительно на геополитическую целе­сообразность. Хорошо это или плохо, но войны накладывают на общества пе­чать отчуждения, как правило, на одно-два поколения (если только позже они не мифологизируются и становятся основой для построения национальной идентич­ности). Между тем оценка отношений между «Европой» (в разной ее конфи­гурации) и Россией говорит о постоянном воспроизведении конф­ликтов — и, на мой взгляд, подводит к мысли о том, что предоставленная са­мой себе Рос­сия всегда будет являться для Европы источником угроз. Так как сейчас и со­с­то­яние российского общества, и стремления российского руководства сплошь и рядом сравниваются с Германией 1930-х годов, а с легкой руки Александра Янова пе­риод между распадом СССР и началом войны в Укра­ине называют «Веймар­ской Россией», я бы сказал, что аналогия с Германией вполне уместна.

Эта аналогия предполагает проведение параллелей между Первой миро­вой и Холодной войнами, в которых Германская империя и Советский Союз потерпели поражения, сопровождавшиеся сменой политического режима и за­метными территориальными потерями, создавшими синдром «разделен­ного» и «униженного» народа; между экономическими тяготами 1919–1930 и 1992–1998 гг., поставившими государства на грань коллапса; между приходом к власти «сильных лидеров» в лице соответственно А. Гитлера и В. Путина; ме­жду успешным развитием в рамках авторитарной модернизации; и, разу­меется, между репрессивными практиками обоих режимов, милитаризацией и развязыванием агрессивной войны после исчерпания потенциала мирных «аншлюсов». Расширяя историческую рамку, можно сказать: ошибкой запад­ного мира и после 1919-го, и после 1992 г. было предположение о вероятной «нормальности» побежденной страны. Такое предположение трансформи­ровалось в мысль о том, что оставленное без должного попечения уязвленное (но тем не менее великое по историческим меркам) общество может не пред­ставлять угрозы его соседям. История 1939–1945 и 2022–?? гг. в таком контек­сте может трактоваться одно­знач­но: так же как Германия была превращена в миролюбивую страну толь­ко че­рез радикальные политические изменения и последующее инкорпорирование страны в евроатлантические структу­ры (в НАТО и ЕЭС), так и Россия после завершения агрессии в Украине может пере­стать быть угрозой для западного мира только через включение ее (при­чем формальное, а не декларативное) в этот самый мир.

Таким образом, восстановление, простите за каламбур, «триединого За­пада» как альянса с четкими внутренними правилами выглядит, на мой взг­ляд, единственным вариантом преодоления российской уг­розы — причем ва­риантом, в реализации которого у Запада накоплен некото­рый опыт. При этом, разумеется, подобный проект не является «калькой» с европейской интегра­ции ФРГ: только законченные идеалисты могут сейчас предположить возмож­ность победы над Россией и ее оккупации ради прове­дения «депутиниза­ции»; раздела или распада государства также, на мой взг­ляд, не предви­дится. Иначе говоря, Россия может вернуться в евро­цен­тричную цивилиза­цию, то­лько если сама этого захочет, — и задачей За­пада является не лишение ее всяких альтернатив (как раз это кончается печально), а выработка четкой концепции того, какую Россию он хотел бы видеть, и — что важнее — чтó он готов для этого сделать.

На мой взгляд, отсутствие такой стратегии было главной ошибкой 1990-х годов. Западные политики хотели видеть по возможности демократическую Россию с рыночной экономикой — т. е. похожую на их собственные общества, но при этом предполагали ее существование вне «организационного конту­ра» западного мира. В результате экономически Россия встраивалась в Запад (в конце 2000-х годов более половины внешнеторгового оборота приходилось на ЕС, а почти 80% иностранных инвестиций приходило из стран G7), а по­литически — демонстративно исключалась из него (границы ЕС и НАТО приб­лижались к российским, а Москву «кормили» эрзацами типа «Совета Россия–НАТО» и «Партнерства ради модернизации» при сохранении визового режи­ма для россиян при посещении западных стран). Эта стратегия провалилась в случае с веймарской Германией, и ровно так же не сработала и с веймарской Россией. Ее более эффективная версия должна предполагать два момента.

Обратный ход маятника

Основным источником моего оптимизма является российская история по­следних двухсот лет (про Рюрика и монголов вспоминать не буду), которая состояла из череды сменявших друга периодов сближения с Европой / Запа­дом и отдаления от него. При этом такое «маятниковое» движение нередко провоцировало основанную на чувстве исключительности автаркию, но ни разу не приводило к серьезному сближению России с незападными цивили­зациями. Более того, никогда масштабное отчуждение от Запада не переходи­ло в еще более конфронтационный период: после каждого эпизода следовал разворот в сторону разрядки.

Дополнительным фактором, говорящим в пользу такого варианта, является специфика внутренней поли­тики, в которой каждый новый лидер легитимизирует свой курс уничтожа­ющей критикой предшествующего и отрицанием его «достижений».

Запад смог бы извлечь много выгод для себя, если бы он подошел к этому моменту с четкой программой действий по интеграции России, отсутствова­вшей у него на момент краха коммунизма и распада Советского Союза.

Такая концепция могла бы предполагать несколько базовых моментов.

Прежде всего, она не должна основываться на идее наказания России за причиненный ею миру вред. После Второй мировой войны репарации, на­ложенные на Германию, составляли менее 10% нанесенного ее действиями ущерба и были выплачены далеко не полностью, в то время как США начали предоставлять помощь по плану Маршалла. Осуждение и наказание военных преступников должно быть отделено от наказания страны и народа (и в слу­чае с Россией, вероятно, не будет предполагать международного трибунала). Запад должен понять, что в нынешней обстановке обещание всех возможных кар и конфискаций лишь усиливает страх перемен и укрепляет режим. Поч­ти с любых точек зрения (как, повторю, это было сделано после Второй ми­ро­вой войны с Европой) ему выгоднее самому заплатить за восстановление Ук­раины, чем добиться этого от России (и получить переиздание итогов Пер­вой мировой). Поворот России к Западу, если он случится, нужно приветствовать и не выставлять для создания нового альянса дополнительных условий.

Следующим важным моментом является смещение акцента с ценност­ных понятий на нормативные (о чём я писал еще пятнадцать лет назад). И в Евро­пе, и в России все сойдутся на том, что свобода лучше, чем несвобода, а демо­кратия лучше, чем диктатура. Только современные европейцы предпочтут следовать нормам права, а не целесообразности — и останутся свободными, сохранив демокра­тические институты; а россияне перепишут конституцию и любые законы под человека, которого возомнят своим спасителем и снова придут в исторический тупик. Интеграция в Запад необходима России имен­но для того, чтобы ее правящий класс не мог менять гарантирующие свободу нормы по своей первой прихоти, — а ценности у нас с европейцами и так одни.

При этом нельзя не учитывать, что в отличие от конца 1980-х годов, россиян не привлекает сама по себе перспектива пост­роения демократического обще­ства: успех путинизма зиждется на неудовлетворенных амбициях — и потому пригла­шение России в случае ее возвращения к нормальности в «триединый Запад» должно «продаваться» большинству населения как подтверждение ее величия и признание достойного статуса. Перемены в стра­не, которую не­льзя оккупировать, возможны только вследствие (а не в качес­т­ве условия) ее интеграции в некие общие структуры (в этом отношении опыт ЕС по рефор­мированию Румынии и Болгарии после принятия их в союз, не­смотря на их очевидную формальную неготовность к такому шагу, обладает огромным значением). Сделав Россию членом «большой тройки», Запад мог бы инкор­порировать ее в НАТО (или, что было бы правильнее, распустить НАТО и уч­редить новый военный альянс) и начать создавать единую экономическую и гумани­тарную зону, а также утверждать об­щий правовой порядок.

Важнейшим элементом данной стратегии должен быть ее мотивирующий характер. Я имею в виду, что она должна быть сформулирована и озвучена в ближайшие годы, будучи своего рода набором предложений для новой Рос­сии, если таковая возникнет. Фундаментальной ошибкой Запада мне кажет­ся его реактивный подход, при котором он (порой небыстро) отвечает на во­зникающие вызовы, но не предлагает на них превентивного ответа. Доктрина возрождения «триединого евроцентричного мира» должна стать фактором, способствующим изменению России и указывающим ее народу и элитам, что они могут получить, если страна откажется от нынешнего курса. 

именно так на последних этапах существования СССР поступал коллективный Запад, соз­давая у советских людей стремление меняться, а не заключая с властями сде­лок за спиной населения. Предложение должно формулироваться не как тре­бование сдаться победителям, а как приглашение избавиться от недостой­ной власти тех, кто вверг страну в жестокие испытания и, освободившись, стать частью ожидающего российских братьев свободного мира. В качестве аргу­ментов могут использоваться и геополитические доводы; и опасения россиян по поводу слиш­ком тесного сближения с Китаем; и выгоды, вытекающие из участия в едином правовом и экономическом пространстве с Западом, в том числе и для прос­тых граждан. Иначе говоря, «тизеры» должны отличаться от тех, что использовались в 1990-е годы, а программа интеграции заявляться как консо­лидированная и принципиальная позиция западного мира, уважающего на­род России и его устремления.

В проекте нового объединения должны быть указаны его позитивные ре­зультаты для России: защита от внешних врагов; ускорение экономического развития; повышение уровня жизни населения; преодоление демографичес­кого кризиса; переформатирование наследия Российской империи в подобие «Европы регионов» и уделение должного внимания идентичности народов России; радикальное повышение ценности российских активов; формирова­ние справедливой судебной системы с передачей части функций Верховного Суда в компетенцию European Court of Justice или иной наднациональной ин­ституции, и т. д. Иначе говоря, к населению можно обращаться с месседжем о его защите от его собственной нынешней власти (а власть в России, в отли­чие от имперского величия страны, никогда не вызывала пиетета). К элитам можно обращаться с предложениями о легализации накопленных состояний, амнистии по отдельным экономическим преступлениям и снятии барьеров по ведению биз­не­са в глобальном масштабе. Формулирование такой стратегии, на мой взг­ляд, крайне своевременно именно сейчас, так как в периоды двух мировых войн контуры нового порядка также обсуждались и формулировались до их завершения.

Однако вопросы борь­бы с коррупцией следует оставить в компетенции новых российских властей (тут я бы даже предположил, что reconciliation может быть важнее наказания отдельных коррупционеров), преследование военных преступников ограни­чить лицами, принимавшими решение об агрессии против Украины и непо­сред­ственно совершавшими военные преступления (обе категории будут радост­но «сданы» новыми элитами при относительной безопасности «сред­него зве­на» бюрократии — что во многом повторяет опыт Германии 1940-х годов), а вопросы компенсации ущерба стоит решить через создание Фонда интегра­ции, в который могли бы поступать часть доходов от возобновивше­гося рос­сийского экспорта сырья в Европу, единовременный налог на лега­лизацию средств российских олигархов и бюрократии, а также резервы Банка России, если они будут конфискованы. При этом Фонд наполнялся бы не только российскими деньгами, но и взносами других учас­тников, а его сред­ства использовались бы не только на восстановление Укра­ины, но и на раз­витие российских проектов, а также инициатив, связывающих Россию с Ук­раиной, странами Балтии и остальными державами Европы. Это позволило бы России сохранить лицо и смириться с ценой прежних ошибок.

В рамках интеграционного проекта в целом особое внимание стоит уде­лить социальному и интеллектуальному развитию России — секуляризации, прогрессу образования и науки, максимальному поощрению академических и культурных обменов. «Кэнселинг» русской культуры должен смениться за­просом на возрождение ощущения комплексности и внутреннего единства общеевропейского культурного наследия. Доктрина прав человека, принципы демократии, уважение к правовому порядку должны рассматриваться как универсальные ценности — и интеграция могла бы продвигаться по мере то­го, как они становились в России всё более органично принимаемыми.

***

В заключение повторю: западный мир сегодня сталкивается с двумя опа­сными вызовами — с одной стороны, с конкуренцией со стороны незападных обществ, и, с другой стороны, с расколом внутри евроцентричной цивилиза­ции. Без преодоления последнего его успешное развитие невозможно — но это обстоятельство не оценено пока должным образ­ом. Путин, проникну­тый патологической ненавистью к не признавшему его «своим» Западу и строя­щий в стране новый вариант фашистского общества, готов уси­ливать уровень конфликтности между Россией и другими странами евроцентричного мира, отдавая страну Китаю. Противосто­яние обоим вызовам и обеспечение выжи­вания Европы и Запада в их нынеш­нем виде зависит от возрождения «три­единого евроцентричного мира» (ра­нее называвшегося мной «Северным аль­янсом») — и эта цель заслуживает то­го, чтобы подчинить многие ныне кажу­щиеся самыми важными задачи ее достижению. Я понимаю, что сейчас среди частей евроцентричного мира нет никакого доверия друг к другу; что центры принятия решений рассре­дото­чены, а правовые системы выглядят несопоставимыми. Но такая ситуация типична для любых периодов интенсивных конфликтов, из которых челове­чество раз за разом более или менее успешно выходило. Это нужно помнить, и действовать в направлении разрешения существующих противоречий, а не их углубления. Война есть не более чем отсутствие мира, а зло — не более чем отсутствие блага. Внимание должно быть сосредоточено не столько на победе в войне, сколько на устройстве мира, не столько на уменьшении зла, сколько на соз­дании условий для торжества доб­ра и благополучия.

Редакция может не разделять мнения автора.