«Жизнь — сложное умение помнить»

Это удивительно, как люди меняют свою жизнь, бросают одни занятия, хватаются за другие, преуспевают, достигают каких-то высот, а потом начинают кормить людей. Я сам знаю, как это прекрасно: когда рассказываешь о еде, а люди эту еду, которую ты сам только что приготовил, с наслаждением поглощают. Супер-интимное удовольствие. 

Алексей Зимин был человеком, который никогда не был чужд вкусной еде, разбирался и учился, но пришел в профессиональную гастрономию далеко не самым прямым путем. А затем непосредственно или иногда чужими руками накормил огромную армию людей. Впрочем, армия — плохое слово, потому что, судя по нашим разговорам и его выступлениям, Алексея сильно огорчало и злило всё, что с войной и военщиной было связано, всё несправедливое и неправильное. 

Зимин пришел в эту сферу в посткризисном 2010 году, в тот момент, когда поляна была абсолютно пуста, и довольно надолго занял ее почти целиком. С одной стороны, он был скромным, мне кажется, даже застенчивым человеком, но при этом, будто газ, мог занять весь предоставленный ему объем. Его влияние было огромно просто потому, что он был сам огромен. Он создавал меню, придумывал какие-то штуки. Он рассказывал, он учил, он готовил сам. 

Алексей накормил множество людей и научил многих правильно готовить и есть. Для меня его главный вклад — школа. Мне не пришлось там ни учиться, ни преподавать, но я много там бывал, облизывался, думал и восхищался. Дорогая кулинарная школа — прекрасный фильтр, и ее сертификат — индикатор готовности учащихся идти дальше. Я знаю добрую горсть сегодняшних шефов, прошедших горнило школы «Рагу» в бытность инженерами, менеджерами и дизайнерами. Сама идея такого заведения казалась немыслимой — Лёха сделал вчера еще совершенно невозможное. 

Он много рассказывал и писал о еде, наверное, лучше всех. Зимин создал свой язык разговора о еде. Он не стеснялся тавтологии, аллитерации. «Помидор должен сохранить свою помидорность». Гениальное «стыдливо голозадая текстура огурцов сливалась с кремовой бестелесностью супа». И он единственный мог себе позволить написать: «Только сыр и свекла. Они не могли быть вместе, но они были вместе, и от их союза по альвеолам пробегали искорки электричества». И ему за это ничего не было. 

Сказать точнее, дать понять. И объяснить всё, что необходимо для того, чтобы человек, который потом будет есть или читать, это осознал в полной мере, обрадовался и лучше жил. В конце концов, еда — это жизнь. 

Но увы, вряд ли он смог кого-то научить писать о еде также точно и сочно.

Алексей Зимин — человек-гора. Это большая история. Человек, который оставил серьезный, очень волнующий, и чем-то трагический след в истории постсоветской гастрономии, в истории нашей еды. Хотел или не хотел, а для целого поколения он стал воспитателем и ментором. Он кормил, ел и он пил. И когда мне везло пить с ним, я всегда… То есть всё, что я помню в конце, — это звон бокалов, звон от его зычного голоса, которым он запевал казацкую песню. Зимин у меня годами вызывал легкую зависть. Мне казалось, он не имеет сомнений. Действует наверняка. Он точно знает, что написать, что делать, куда пойти. Я думаю, только он мог устроить во Флоренции тур по ирландским пабам, то есть он в прямом смысле слова точно знал, куда идти. 

И как будто бы ему всё это давалось без особых проблем. Я позже узнал, что это было не так, и многое преодолевал с трудом. И некоторые из них он так и не смог сделать. А главное, его жизнь оборвалась, когда он, кажется, еще не приступил к делу своей жизни, а всё еще только упражнялся.

Его отъезд в Лондон мне казался спасительным перерождением, стартом новой блестящей карьеры. Мы пересекались всё реже, и только война заставила нас снова созвониться. Я как-то расстроил его — имел неосторожность сказать, что название его медиа-проекта «Зима» оказалось недобрым пророчеством: на нашей родине безвременье, оказавшееся оттепелью, которой вовсе и не было, сменилось черной стужей. 

Алексей Зимин — это ученики школы, это счастливые едоки, это его заметки, его книги и слова. В мрачной главе об огуречном соке и сознании он сказал: «Смерть — это наука забывать. Жизнь — сложное умение помнить». Поживем. Вспомним. Спасибо.