«Хочется вернуться в свой родной украинский Херсон». Жительница города — о том, как ей жилось в оккупации и как удалось оттуда вырваться

Херсонцам приходится выживать в условиях российской оккупации с начала марта — уже более полугода. Они очень стараются поменьше общаться с новыми властями, нечасто выходят на улицу и надеются на скорейшее освобождение города.

В первый день проведения так называемого референдума в Херсоне нам удалось пообщаться с местной жительницей, которая сумела выехать с семьей в начале этой недели. Как бывает в таких случаях, просто чудом, потому что эвакуационные автобусы попадают под обстрелы, а оккупационные войска зачастую не только досматривают или снимают мзду с украинцев, но и могут развернуть обратно.

Евгении 50 лет. Херсончанка оставила в оккупации родных, друзей и близких, уезжали с мужем и детьми. Женщина не хочет «светить» свои связи, поэтому мы общаемся с ней анонимно.

— Как удалось выехать — ведь это сейчас дорого (проезд стоит от шести тысяч гривен за одного человека, троим уехать — около 500 долларов) и опасно. Как решились?

— Решались мы долго. Не знали, в Украину или дальше в Европу. Нам с мужем по 50 лет, дочке восемь, не хотелось уезжать в неизвестность, а тут мужу предложили работу в Кременчуге, поэтому мы сразу выехали. Там уже шесть с половиной месяцев никакой работы нет, кроме как быть грузчиком на рынке. Как русские захватили Херсон — так почти все остались без работы. Муж мой работал на заводе «Данон» — его сразу заняли оккупанты, всех выкинули на улицу. Я была сиделкой у пожилой женщины — ее вывезли в первые дни, я тоже осталась без работы. Так что мы рассчитывали, где нам будет чем заняться. Сейчас, после того как разбомбили Антоновский мост, еще и от погоды зависит, можно ехать или нет. Реку мы пересекли на катере до Олешок, а оттуда бусиком до Мелитополя. Только дотуда я насчитала 16 блокпостов русских, а потом сбилась считать. На каждом надо выходить из автобуса, показывать документы, показывать телефон: они смотрят звонки, фотографии, что кому отправляли, переписки читают.

— А было такое, что кого-то не пропустили?

— С нами не было, но молодых допрашивали минут по 15 минимум. Но никого не задержали: нам повезло. В Мелитополе мы пересели в другой автобус: у нашего водителя от Олешок была донецкая прописка, и его бы туда не пустили. Там дальше тоже было много блокпостов. Опять везде останавливали и проверяли.

— Водители договариваются с оккупационными властями? Что-то им платят отдельно?

— Мне кажется, что они давно ездят и уже хорошо друг друга знают: на блокпостах русские махали рукой — узнавали. Возможно, это давно наработанные договоренности, уже всё-таки шесть с половиной месяцев прошло.

— Оккупационные войска вошли в Херсон 3 марта. Первые почти два месяца в городе проходили активные проукраинские митинги. Вы ходили на них?

— Ходили всегда. Вплоть до того митинга, когда русские стали расстреливать людей и кидать дымовые шашки. После этого никто не выходил.

— Скажите, а на что люди выживают сейчас в оккупации?

— У кого-то остались сбережения, у кого-то родные успели выехать и перечисляют на карточку, в Херсоне сейчас можно обналичить на рынке с карточки под процент: сначала был 10%, сейчас уже немного меньше — даже за 5–6% обналичат. Работникам некоторых заводов и бюджетникам перечисляли деньги на карты тоже. Но теперь, прямо перед наши выездом, этих частников стали гонять.

Некоторые магазины тоже принимали наши карточки, например, сеть «Сыта хата» — там мы украинской картой платили. Снять в банкомате невозможно, но расплатиться, перечислить деньги на карту, пока есть интернет, можно. Оккупанты нас упорно всё время хотели перевести на рубли. Курс был 1 к 25, а некоторые магазины даже специально ставили один к одному — чтоб рубли платили, вытесняли гривну. Но херсонцы — люди упрямые, просто переставали туда ходить. Хотя в маршрутках я заметила: стали уже расплачиваться рублями, даже молодые люди.

— Но ведь рубли же где-то надо зарабатывать?

— Ну, русские кидают денег. За паспорта РФ, кто приходил, им давали по десять тысяч. Кто детей в русские садики или школы повел — им тоже давали по 10 тысяч. У нас в семье двое детей, мы даже не думали отдавать их в русскую школу, всё время занимались онлайн с украинскими учителями. Так закончили учебный год, с 1 сентября так же стали заниматься, но интернет стал пропадать: провайдеров перекрыли еще три месяца назад, но мы все ловили мобильный, даже симки российские купили, но там мало интернета — и тут обманывают. У них же симки с паспортом, так мы одну с рук взяли без документов, а вторую — на подставной паспорт, попросили знакомого. Там интернета было больше, но всё равно, когда начались занятия онлайн в украинской школе, интернет стал прерываться из-за плохой связи на русской симке — это тоже стало причиной поскорее уехать.

— А как вообще ситуация в Херсоне?

— Город пустой. Некуда пойти: опасно. Даже в выходные на центральных улицах единицы. Среди белого дня может прилететь, уже особо никуда не пойдешь. Ну, оккупанты ведут себя вальяжно: в кафе сидят и ресторанах, на рынок закупаться ходят. Как хозяева себя ведут.

— Почему вначале войны не уехали?

— Не смогли. В Херсоне с 24 февраля начались взрывы и стрельба, мы бегали в подвал. И спали там, когда совсем страшно было. Поэтому многие и остались. И ехать было страшно, и оставаться страшно. Когда мы уже ехали по пути в Васильевку, столько по обочинам обгоревших машин, столько полностью разбитых домов по селам — это ужас, страшно, очень страшно, сколько горя они нам принесли.

— Как в оккупированном Херсоне с медициной?

— Часть медиков остались работать. У меня есть знакомые медсестры, они никаких заявлений на работу в РФ не писали, просто остались и работают, получают украинскую зарплату на карточку, и рубли им платят наличными. Врачи многие уехали. Мы за это время обращались в частную клинику — там все остались.

— Сегодня много людей вышли на «референдум»?

— Мы не там, но

— Расскажите, как было с продуктами всё это время? У нас в Одессе, например, этим летом из-за оккупации сильно подорожали овощи, которые всегда везли из Херсонской области.

— Ой, это был кошмар. Как к нам зашли русские, цены в магазинах сразу поднялись в три-четыре, иногда и в пять раз. В марте мы стояли в очередях за макаронами, за манкой — всё кончалось. Километровые очереди за хлебом — его пекли раз в три дня. Чтобы сохранить, мы его замораживали. А потом стали завозить русские товары: качество намного хуже, а цены намного выше. Выживали за счет дешевых овощей и фруктов — фермеры всё нам везли, а не как раньше, по стране. Поэтому цены были низкие.

— Что разрушено в городе? Или руины не бросаются в глаза?

— Нет, бросаются. Около железнодорожного вокзала в районе Бериславского шоссе сгорело здание — там оккупанты жили, технику держали. Школа полиции — здание разрушено, они там держали своих людей. Гостиница на Розы Люксембург — там они жили. Апелляционный суд — туда прилетело. Есть жертвы среди наших — прохожие. Каждый день там ждали, куда прилетит. Война же.

— Работа украинских партизан видна?

— Листовки не видела, но я и не бывала нигде особо. Когда ездила на маршрутке к своей бабушке, замечала только, что столбы и заборы с сине-желтыми полосами. От этого на душе теплело. А так мы в основном дома сидели и старались не выходить.

— Какое у вас сейчас настроение?

— Хочется вернуться в свой родной украинский Херсон. Надеемся и верим в Вооруженные силы Украины. Когда мы уже после всех этих русских блокпостов приехали в Васильевку, мы стали кричать «Слава Украине!» от радости и кинулись обнимать наших защитников. Как обрадовались, когда увидели наши билборды с призывами, — так соскучились. Почувствовали свободу и прилив сил. Тут хоть можно спокойно разговаривать и не бояться, а там все шептались, своих встречали и тихонечко говорили «Слава Украине!», чтоб никто чужой не услышал. А дети? Мы так боялись, чтоб дети не сказали русским ничего лишнего, инструктировали их постоянно, чтоб не сболтнули ничего. Но, слава Богу, добрались. Надеюсь, вернемся в украинский Херсон.