«В России право — это точка зрения президента, возведенная в закон»

— Вы стали своего рода исследователем российского права эпохи «специальной военной операции». Последний результат этого исследования, как я понимаю, связан с тем, что суд в Петербурге заявил вам, что Генеральная прокуратура не обязана отвечать гражданам на их обращения и что вообще это не нашего ума дело, что там прокуроры считают законным.

— Детали я узнаю после праздников, когда получу решение суда с мотивировочной частью. Но судя по тому, что в иске к Генпрокуратуре мне отказали, а ее представитель говорил, что отсутствие ответа никак моих прав не нарушает, всё именно так и обстоит. Это, конечно, новое слово в юриспруденции, в конституционном праве и в праве целиком. Мне лично известны совсем другие законы России, которые обязывают любого чиновника, любое ведомство в обязательном порядке отвечать на обращения граждан. Для Генпрокуратуры я обычный гражданин, у меня никаких специальных прав как у депутата регионального парламента нет, и отвечать мне должны точно так же, как любому, кто обратится на общих основаниях. И тем не менее когда я иду в суд, мне говорят, что отсутствие ответа от ведомства — это нормальная вещь, права не нарушены.

Если эта логика распространится на все остальные вопросы, то получится, что вообще ни один госорган отвечать никому не обязан. Я понимаю, почему они не хотят отвечать: Генеральной прокуратуре крайне выгодно состояние, когда минное поле везде. Когда нет табличек, где есть мины, а где нет, — так, чтобы любой шаг для граждан может быть потенциально опасным: рвануть может везде.

— Что вы спрашивали у Генеральной прокуратуры?

— Я задавал три вопроса. Первый: могут ли российские граждане критически отзываться о специальной военной операции, или всё это наказуемо. Второй: могут ли они называть ее войной, или это тоже наказуемо. И третий: является ли нарушением закона демонстрация украинского флага и вообще демонстрация чего-либо в сине-желтых цветах. Эти вопросы были не риторическими, потому что уже к тому моменту, когда я их задавал, накопилась серьезная практика, когда граждан штрафовали за любую критику военной операции, за использование слова «война» даже тогда, когда никак не уточнялось, о какой именно войне идет речь. А также граждан штрафовали не только за демонстрацию украинского флага, а когда они просто что-то в эти цвета окрашивали. С того момента, как я написал в прокуратуру, эта практика расширилась. И, естественно, хотелось бы понимать, что именно российские власти считают нарушением закона.

Когда ты не знаешь, что тебе разрешено, а что запрещено, жить невозможно. Прокуратура несколько месяцев мне не отвечала. 

Единственное, что они мне сообщили, это что война у нас официально не объявлена, а это я и сам знаю. А следовательно, заключили в прокуратуре, употребление этого слова противоречит действующему законодательству. Только не объяснили, какому именно законодательству это противоречит и какое наказание следует за этим. Потому что сегодня практически любое употребление этого слова автоматически ведет к делу по «дискредитации вооруженных сил».

В общем, отчаявшись получить ответы, я пошел в суд. Как только я пришел в суд, появился ответ на третий вопрос. Что, оказывается, демонстрация украинского флага и его цветов не является самостоятельным нарушением. Это была очень полезная информация от Генпрокуратуры, потому что мне тут же написали несколько адвокатов, у которых в рассмотрении дела о демонстрации чего-то в сине-желтых цветах, об окрашивании аватарок в социальных сетях в эти цвета. По идее, теперь должны быть пересмотрены все дела за предыдущие месяцы, по которым за демонстрацию флага назначили штрафы, если такова позиция надзорного ведомства.

Но на вопросы о том, можно ли называть спецоперацию войной и критиковать ее, мне категорически отказываются отвечать. Опять же, я понимаю, почему отказываются. Если критиковать нельзя вообще, то возникает вопрос, где у нас Конституция, в которой пока еще записана свобода граждан высказывать мнения и ставить под сомнение решения госорганов. Если критиковать можно, то нужно пересматривать сотни дел о штрафах за «дискредитацию». Поэтому лучше не отвечать вообще, а в суде сообщить, что это не нарушает моих прав, и закрыть на этом тему. Но закрыть тему не получится.

— Вы думаете, что это сознательная ставка Генпрокуратуры на то, чтобы создавать режим правовой неопределенности или они просто не знают, что ответить, и поэтому молчат?

— Им выгодно создавать режим правовой неопределенности. Стыдно подозревать, когда вполне уверен, как гласит знаменитая фраза польского сатирика Станислава Ежи Леца. В режиме правовой неопределенности возможен произвол. Возьмем правила дорожного движения: здесь стоит запрещающий знак, сюда ехать нельзя, а если поедешь — оштрафуют. Если знака здесь нет, ты поехал, а тебя оштрафовали, то ты обжалуешь этот штраф в суде, и скорее всего, суд встанет на твою сторону. Все разговоры о том, что сюда всё равно было ехать нельзя, будут отклонены как несостоятельные. Сейчас происходит вот что: нужно, чтобы все на всякий случай боялись всего. И чтобы никто никуда не ехал и никаких критических высказываний себе не позволял.

— Моя гипотеза здесь такая: с одной стороны, в России действует обычный правовой порядок, закрепленный Конституцией и другими законами, а с другой стороны, в этом году и, возможно, даже раньше, с момента начала пандемии, действует что-то вроде необъявленного чрезвычайного положения, когда заметная часть законов либо не соблюдается, либо не действует, включая Конституцию, и есть какие-то другие правила, относящиеся скорее к «устной традиции». Апофеозом этого стала проговорка сенатора Клишаса о том, что слова президента важнее, чем указы.

— Если слова президента важнее, чем указы, то понятно, что президент может спокойно произносить слово «война», и ему за это ничего не будет, как это и произошло на днях. Но если руководствоваться логикой Клишаса, то после этого немедленно должны быть пересмотрены все дела, в рамках которых за «войну» штрафовали. Если слова президента имеют высшую легитимность, то значит, это и есть закон.

— Вы исходите из концепции универсального права, согласно которому если президент сказал о войне, то и другим можно…

— А у них другая концепция, я бы сказал, избирательного права. Не в смысле выборов, а в смысле избирательного применения законов. Если перевести на латынь, quod licet Iovi, non licet bovi: что позволено Юпитеру, то не позволено быку.

И про чрезвычайное положение всё ясно. Мне еще в «Новой газете» приходилось это анализировать: мы имеем многие признаки ЧП без его введения. Сейчас мы имеем скорее признаки военного положения. Правоприменение именно такое, как если бы это военное положение было введено, потому что де-факто ограничено множество конституционных прав, и это даже не оформляется никакими законами за ненадобностью. Это означает полное разрушение права, о чем я, кстати, как раз сейчас веду научную дискуссию со студентами Свободного университета.

Одно из определений авторитаризма гласит, что отличие таких режимов от демократических состоит именно в том, что в демократии власть подчиняется закону и праву, а в диктатурах всё происходит наоборот. 

Это интересно теоретически обсуждать на семинарах по политологии, но за этим стоят судьбы огромного числа людей, которые сейчас подвергаются штрафам и находятся под угрозой уголовного преследования. Согласно действующей формулировке статьи 207.3 Уголовного кодекса (за «фейки» о российской армии), введен фактически принцип непогрешимости Министерства обороны, подобный догмату о непогрешимости Папы Римского. Мнение Минобороны априори считается абсолютной истиной, а другие оценки — уголовно наказуемым фейком.

— Целый ряд экспертов сейчас утверждают, что Россия становится failed state, несостоявшимся государством, находящимся в процессе распада, потому что помимо правовой неопределенности есть и, например, неопределенность границ: даже официальные лица не могут точно сказать, где заканчивается Российская Федерация.

— Я помню выражение кого-то из наших высших чиновников о том, что границы России нигде не заканчиваются. Это политическое обоснование экспансии «русского мира» на всё окружающее пространство. Но я не соглашусь с тем, что речь идет о распаде. Распаду предшествуют совсем другие события и совсем другие ситуации. Процессу распада всегда предшествует наличие достаточно автономных образований на территории страны, недовольных существующим положением вещей, как это было в конце 1980-х в СССР. Как только тогда чуть-чуть были отпущены вожжи, начался парад деклараций о независимости, и никакой способной это удержать силы не было. Мало кто хотел тогда бороться в рамках единого государства, все полагали, что они справятся сами, без Советского Союза. Сегодня происходит другое: уничтожение права, трансформация авторитарного режима в тоталитарный. Я помню, как мы заочно спорили с Екатериной Шульман, которая рассказывала, что у нас «гибридный режим», а я говорил, что таких режимов не бывает и что мы имеем дело с формированием классического тоталитаризма. К чему это дальше приведет, я предсказывать не берусь, но одно мне очевидно: 

— Когда я говорил про распад, я скорее имел в виду разложение современного государства, чем проблемы с территориями. Одним из классических признаков государства являются ясно установленные границы, как мы знаем. Сейчас мы живем, как геополитический Ноздрев, который говорит: «До этого Херсона всё мое, да и после тоже всё мое».

— Мы не единственные, кто существует в таком положении. Посмотрите на Грузию, например: никто не считает ее несостоявшимся государством, но ее международно признанные границы отличаются от существующих. Тем не менее это нормальное демократическое государство, пускай и с проблемами, член ООН. Россия существует с международно непризнанной границей с 2014 года. Напряжение последующих восьми лет не создавало для России серьезных проблем (хотя создало множество трудностей для самих крымчан). Разумеется, ситуация нынешнего года куда серьезнее, поскольку она разворачивается в условиях боевых действий.

— Вы в одном из текстов для нас писали, что вам некогда ездить по заграничным конференциям, потому что в Петербурге работы много и нужно помогать гражданам. Я не хочу возвращаться к дискуссии о смысле этих конференций, но задам вопрос, который адресую в эти дни и другим значимым для меня людям. Что помогает вам не опускать руки и сохранять веру в людей по итогам 2022 года?

— Огромное количество людей, встречая меня на улице, в метро, в магазине, подходят ко мне и благодарят за то, что я делаю. Они говорят, что моя работа позволяет им не опускать руки и сохранять веру в то, что не всё потеряно. Только этим я и держусь, честно говоря. Ну и еще поддержкой моей семьи. Если бы этого не было, я не знаю, что со мной бы произошло.

Отвлекаться на ерунду вроде зарубежных конференций я действительно не могу, а к своим друзьям в Европу с большим удовольствием бы съездил, чтобы пообщаться. Но у меня и визы нет, так что я лишен такой возможности. Надеюсь, это как-то изменится в будущем.