«Мигранты в кино — массовка без права голоса. Я хотел это изменить»

О расизме в России, в кино и на съемочной площадке

— Когда ты снимал «Продукты 24», ситуация с расизмом в России была другой — не мягче, но менее системной. Что ты думаешь о том, что фильм стал еще более актуальным на фоне погромов и преследований?

— То, что в фильме «Продукты 24» показано как ужасающий сюжет, сегодня стало частью повседневной жизни страны. Вся эта жестокость, показанная на киноэкране, теперь продолжается в реальности по отношению к мигрантам по всей России. Всё, что правительство России делает сейчас, будет иметь серьезные последствия — но, думаю, им это безразлично. Но это точно сейчас влияет на людей внутри Узбекистана. Не радикально, но их взгляды меняются. Экономическая ситуация, например: заработать условные 400 долларов можно и здесь, в Ташкенте. Дома начинают постепенно выравниваться условия. Появляются возможности, открываются границы.

— Как ты сам пришел к мысли о необходимости снять фильм с темой эксплуатации в центре сюжета?

— У меня изначально не было четкого понимания, что я должен снять подобное кино, в этот контекст не сразу попадаешь. То есть физически — да, ты уже в нем находишься, живешь в этой реальности, будучи сам узбеком в Москве. Но чтобы осмыслить это и начать что-то делать, должно пройти время. Надо повзрослеть.

Большое внимание к этому, мне кажется, привлекла кинокритикесса Мария Кувшинова, когда начала писать о репрезентации в кино — не только в контексте женщин, но вообще людей в кино: мигрантов, любых групп, у которых есть своя окраска, своя история. И я стал постепенно в это погружаться. Есть сцены, которые со временем всплыли в памяти: тогда я их не отрефлексировал, а позже — да, вернулся к ним уже с другим пониманием.

Первая — из фильма «Елена» Андрея Звягинцева. Там есть эпизод, где Елена выходит из дома и едет к сыну в Подмосковье. В какой-то момент дорогу переходит группа дворников. Я смотрел это и чувствовал странность, хотя тогда не мог это точно сформулировать. Потом я посмотрел backstage фильма — кажется, это были настоящие дворники, которых где-то нашли для массовки. И я запомнил, как Звягинцев ими управлял. А он же сам был дворником — и в этом было что-то немного странное.

Второй момент — из его же «Нелюбви». Мне вообще нравятся фильмы Звягинцева, они качественные, реалистичные, но там снова появляется фигура мигранта — уже не дворники, а ремонтники. И опять они просто фон. У меня тогда возникла мысль: да, это вроде бы нормально, в массовке могут быть разные люди, но почему-то именно в этих фильмах мигранты всегда только декорация? Они как будто не имеют права голоса. Они не персонажи, а просто присутствуют как часть среды. И это не претензия. Я не осуждаю. Это наблюдение. С точки зрения героев этих фильмов, типичных москвичей, мигранты — это массовка без права голоса. Я хотел это изменить. Было бы круто дать им голос, дать им историю, показать, что за ними тоже что-то стоит.

— Ты привел еще достаточно корректные примеры, но если вспомнить изображение персонажей-азиатов в российском кино, то это часто карикатура.

— Да, я вспомнил еще один пример. Есть потрясающий артист Сейдулла Молдаханов — сильный драматический актер, способный держать целый спектакль. Он много снимается в России. И вот я смотрел трейлер фильма «Пара из будущего» с Сергеем Буруновым — легкая комедия, и фильм начинается с того, что Бурунов падает, очухивается, а рядом стоит пастух, которого играет Молдаханов. И он не может произнести дату — типа говорит: «Двадцать-двадцать… не знаю», — что-то такое. То есть он представлен как человек настолько отсталый, что не может запомнить или сказать простое число.

И для меня это было очень странно. Потому что это похоже на то, как в американском кино 40–50-х годов изображали чернокожих — как комичных невежественных персонажей. И ты смотришь на это и думаешь: «Блин, серьезно?» Это же огромный актер драматический. А здесь — просто кто-то, кто не может назвать год. Я понимаю, что режиссер, живущий в Москве, не вкладывает в это злого умысла, он просто не видит всего контекста. Это не намеренно. Но эффект остается.

— Но в твоем фильме «Продукты 24» тоже ведь есть замена национальностей?

— Я понимаю продюсеров: найти аутентичного актера — это отдельная работа. Люди из Центральной Азии приезжают зарабатывать, а не становиться артистами. Поэтому на роли мигрантов часто берут первого, кто согласился и примерно подходит. Нет времени, денег, съемки вот-вот.

В «Продуктах 24» главную злодейку, хозяйку магазина, должна была играть казашка — как и в реальной истории. Мы нашли актрису в Казахстане, но из-за ковида она не смогла. В Москве никого подходящего не было. Искали в регионах — и случайно нашли якутскую актрису Людмилу Васильеву, очень похожую на наш прототип. Она отлично сыграла, но не говорила с нужным акцентом, поэтому ее потом переозвучила узбекская актриса Гавхар Закирова. Так казашка в фильме стала собирательным образом: внешность якутки, голос узбечки.

— Судя по тому, что снимается в России, тема мигрантов продюсерам малоинтересна. Как тебе удалось найти того, кто был готов запустить такой сложный фильм?

— Изначально я предложил другую историю — тоже про мигрантов. Там сюжет был о том, как рабочие из Центральной Азии строят церковь в Подмосковье по программе «200 храмов Москвы». Продюсеры прочитали сценарий, он им понравился, но они не понимали, где искать деньги на такое кино. Тогда я рассказал историю про магазин. И тут сработало сразу несколько факторов. Во-первых, high-concept: группа людей живет много лет в одном помещении. Это сразу легко представить, оценить бюджет — одна локация, ограниченное число актеров, всё компактно. Продюсеры сразу сказали: «Да, вот это надо делать». Ну и плюс сам продюсер Артем Васильев оказался интеллигентным, сочувствующим, с пониманием темы мигрантов. Он принял решение запускать проект.

Но дальше случилась любопытная вещь: нам пришлось уволить исполнительного продюсера. Во время съемок он сказал: «Почему какой-то узбек должен получать 25 тысяч рублей за смену?» — при том, что это минимальная ставка. После этого я позвонил генеральному продюсеру и сказал, что мы не будем работать с этим человеком. Когда набираешь съемочную группу, приходится фильтровать — расистов, гомофобов, женоненавистников. К сожалению, они часто идут в «комплекте». Но благодаря этому выбор становится проще: сразу понятно, с кем работать нельзя.

Из Ташкента в Москву и обратно

— Тебя, наверное, можно назвать одним из немногих российских режиссеров, поживших «в шкуре» своих собственных героев. Ты ведь сам прошел все этапы рабочей миграции в Россию.

— Когда я закончил институт, у меня была одна мысль — уехать в Москву. Все уезжали: соседи, друзья. Казалось, только там есть шанс. Я не видел себя на госпредприятии, куда меня могли распределить после института в Узбекистане, — я хотел снимать кино. Сейчас понимаю: сыграло и политическое давление — тогда было пиковое правление Каримова. Я изучал, какие есть мастерские в Москве, — ВГИК, Высшие режиссерские курсы. И у меня было ощущение, что, раз у меня русские имя и фамилия, я буду своим. Но уже на второй день в Москве всё рухнуло: 

Я прожил в России три года нелегально, перебиваясь случайной работой, ремонтом. Потом продал камеру, купил фотоаппарат, начал снимать видео — тогда как раз все переходили на цифровые камеры DSLR. Делал заказы, работал курьером, укладывал ламинат — делал всё, что попадалось. Через три года выехал в Узбекистан.

Пограничница посмотрела на мой паспорт, увидела штамп въезда, но не нашла выезда — и просто махнула рукой, поставила новый. Тогда режим был еще либеральный. Я уехал, но когда снова вернулся в Россию, то начал соблюдать все правила: делал визараны в Украину и прочее. С учебой ничего не вышло. Я иностранец — значит, всё платно. Я просто не тянул. Только через шесть-семь лет, когда стал снимать корпоративные видео и рекламу, всё начало меняться. Тогда я поступил в Московскую школу кино, где курс набирал Александр Роднянский. Я проучился год, но когда Роднянский ушел, ушел и я. Мой однокурсник Валентин Рогатин остался, снял дипломный фильм, постоянно советовался со мной. Мы много работали вместе, и в итоге мы написали сценарий короткометражного фильма «Я — нормальный», который я срежиссировал. Этот фильм попал в Канны — с него и началась моя карьера в кино.

— Смотря на весь этот путь, ты не жалеешь, что подписал антивоенное письмо в 2022 году и принял решение покинуть страну? Ведь многие, кто остался, сейчас живут неплохо, снимают большие фильмы.

— Многие еще и потихоньку возвращаются — это не секрет. Но я никого не осуждаю. Я их понимаю. У меня есть знакомые, которые так и сделали. Люди как-то устраивают свою жизнь. Она у нас одна, и каждый должен в ней приспосабливаться, выживать, жить в любые времена. Если посмотреть в историю, так всегда было. Мое же отношение к войне, начавшейся в 2022 году, с тех пор не изменилось. Это абсолютная катастрофа, которой не должно было быть. Путин, развязавший эту войну, должен быть осужден как военный преступник, и всё и все, кто вокруг него, — тоже. Поэтому я ни капли не жалею, что уехал в момент, когда моя карьера стала развиваться в России. Потому что кино — это внутреннее состояние. Я делаю его через свое ощущение мира, через восприятие реальности. А с тем контекстом, с тем состоянием, которое началось в России с 2022 года, я просто не мог работать. У меня это не укладывается в голове. Война была и раньше, да. Но то, что началось тогда, — это такие масштабы, которые я не могу ни понять, ни принять, ни объяснить себе.

— С чем ты столкнулся, вернувшись в Узбекистан, и в каком состоянии киноиндустрия страны сейчас?

— В Узбекистане индустрии как таковой нет — это состояние полного отсутствия фильмов. Ничего не производится, почти ничего не снимается. В стране с 37 миллионами человек всего около 70 кинотеатров, и даже они в основном показывают голливудские и российские блокбастеры или жанровое кино из Казахстана и Кыргызстана. Собственное авторское кино — редкость. Главная причина — цензура. Она работает в двух формах. Первая — предцензура: тебе нужно согласовывать проект заранее, чтобы получить финансирование. Вторая — постфактум: ты можешь сделать фильм без согласования, но потом тебе «прилетит».

Есть случаи, когда даже поддержанный государством фильм не выпустили, потому что он оказался слишком «неудобным», причем я даже назвать тебе не могу названия этих фильмов, чтобы у режиссеров не было проблем. Добавь к этому, что решения часто принимают чиновники, не имеющие отношения к кино. Если сравнивать с соседними странами (Казахстан, Кыргызстан), где снимается много фильмов разных жанров, то у нас индустрии никакой нет. Есть реклама, есть малобюджетные сериалы для платформ, но это не кино как культурный процесс. После старта полномасштабного вторжения в Украину европейские фонды, которые до этого работали с Россией, пытались зайти сюда, тогда возник интерес в общем у Европы к Центральной Азии. Но, в отличие от наших соседей, где хотя бы понятно, как работает, у нас даже нет отрегулированных законов в области авторского права.

«А может, стоило открыть ресторан?»

— Зачем же ты на этом фоне тогда открыл свою киношколу? Создавать эту киноиндустрию с нуля?

— Школа стала попыткой создать условия для появления новой волны узбекского кино — несмотря на отсутствие инфраструктуры, институций и индустриального спроса. Мы открыли ее совместно с моим партнером и продюсером Юлией Шагинуровой. 

Это несправедливо, и школа пытается нарушить этот замкнутый круг, обучая практическим навыкам, помогая сделать первые фильмы и создавать хоть какую-то среду.

Большинство студентов приходят с желанием «прикоснуться к кино» — к среде, которая вроде бы повсюду (афиши, трейлеры, реклама), но при этом остается недоступной. Школа дает возможность пройти в этот «мир вокруг» через маленькую открытую дверь. У многих появляется реальный результат: короткометражки, участие в фестивалях. Фильм «Нагота» Сабины Бакаевой, например, попал в программу Берлинского кинофестиваля. Это стало открытием: Узбекистан, показанный изнутри, оказался неожиданным даже для европейских отборщиков.

Темы студентов в основном сосредоточены на внутреннем — личные, социальные, семейные истории. Не потому, что это модно, а потому что нет кейсов, на которые можно было бы ориентироваться в жанровом кино. Отсутствие коммерческих фильмов порождает естественный интерес к собственному опыту — экспериментальному и авторскому. Но самая большая проблема возникает после обучения: что дальше? Ты снял короткий метр — куда идти? Где искать продюсера? Где найти деньги? Этих маршрутов просто не существует. В стране нет системы грантов, продюсерского института. Поэтому выпускники рискуют остаться с нереализованным потенциалом. Интересно, что студенты школы всё равно не хотят уезжать в Россию или в Европу. Для меня же школа — это попытка собрать тех, кто хочет говорить на языке кино. Пусть индустрии пока нет, но язык уже формируется.

— Собственный кинотеатр с артхаусным, авторским кино — тоже из разряда такой попытки?

— Открытие Kinoxona (название кинотеатра) родилось из очень простой идеи: если никто не показывает хорошее кино, его нужно показать самому. Это больше не про бизнес, а про амбицию, которая нами движет. Пока даже не могу до конца объяснить ее — возможно, потому что сам в своё время не имел такой возможности, смотреть большие авторские фильмы на киноэкране. Я видел, как в других странах или городах создаются маленькие независимые площадки, и захотел сделать что-то похожее. Плюс для самих студентов это полезно — смотреть кино на большом экране.

Кинотеатр мы сделали своими руками — буквально. Он находится в подвале дома, который арендуется под нужды нашей киношколы. Это было просто большое пустое пространство с эхом, и мы решили превратить его в место для показа фильмов и обсуждений. Мы восстановили старые советские кресла, сделали звукоизоляцию, поставили хороший проектор, настроили акустику. Это не коммерческий мультиплекс, а камерный артхаусный зал на 48 мест, где можно смотреть кино на языке оригинала с субтитрами, в нормальном качестве и звуке.

Это единственный кинотеатр подобного формата во всей стране. Мы работаем легально — договариваемся с правообладателями, сотрудничаем с международными культурными институтами. Показываем авторское и фестивальное кино, устраиваем дискуссии, приглашаем режиссеров. Можно сказать, это мое личное желание вернуть в культурное поле города идею кинопросмотра как события — не просто похода в ТЦ за попкорном, а как часть осмысленного совместного опыта.

Мы открывались как фильмами классиков, так и современных режиссеров узбекского и постсоветского кино — Али Хамраева, Камар Камаловой, Саодат Исмаиловой. У нас проходят показы и обсуждения с молодыми кураторами, мы показываем и международные картины, и то, что не доходит до проката, в том числе независимое российское кино. Например, «Сказку» Александра Сокурова, запрещенную в РФ (фильм Сокурова не получил прокатного удостоверения, но его можно посмотреть онлайн на канале Ксении Собчак. — Прим. ред.), или дипломные и авторские проекты из регионов России, Центральной Азии, Ближнего Востока. Пока кинотеатр работает в тестовом режиме. Содержать артхаусный кинотеатр сложно финансово, не все дистрибьюторы хотят с нами работать из-за малых сборов, но мы не сдаемся.

— Всё, что ты мне рассказываешь, звучит как работа подвижника, но что-то в этом есть утопическое. Ты не задумывался о том, чтобы оставить всё и заняться чем-то простым — чем-то, что точно обеспечит стабильную жизнь и оплату?

— Иногда, конечно, мелькает шутливая мысль: а может, стоило открыть ресторан? Но быстро приходит понимание: это тоже совсем не просто. Чтобы делать ресторан, нужно быть ресторатором в самом широком смысле — разбираться, погрузиться в это дело целиком. А я не чувствую, что смог бы отдаться такому делу. Я скорее как грузовик, в который загрузил все свои идеи и мысли, и теперь еду — зная, что впереди будут остановки, этапы, которые нужно пройти. А если уж не отдавать себя чему-то полностью, то зачем вообще это начинать? Делать что-то просто ради денег — ну, может быть, но и это не гарантировано. Можно открыть ресторан, а он окажется не тем. Или не в том месте.

А кино — это то, чему я могу и хочу отдаваться целиком. Это то, что меня захватывает и формирует. В России я какое-то время ощущал себя российским режиссером. Потому что жил в Москве, работал там, там проходили основные процессы моей карьеры. Но с 2022 года я уже не живу в Москве, не связан с ней практически никак — ни физически, ни внутренне. Я больше не чувствую себя российским режиссером. Сейчас я ощущаю себя узбекским режиссером. Хотя, конечно, с поправкой: я не хочу снимать кино только в Узбекистане. Мне интересно снимать и во Франции, и в Корее, и в Америке. Посмотрим, куда дальше поедет этот грузовик.